- Ладно. Почитать не дадите чего?
В половине пятого Дрейтон привез ему пачку газет и журналов и большой кусок парной говядины. Он дал Маколи ключ от кладовки и разрешил стряпать в комнате, где стоит очаг. Затем уехал. Маколи торжественно дал себе слово вечно помнить его благодеяния и уныло принялся готовить ужин. Как всегда, сперва накормил Пострела, растер ее маслом и лишь после этого поел сам.
Вечером он, листая журналы, лежал на койке, но не мог сосредоточиться. Что-то ему мешало, а что - он не знал. Он сел и свернул самокрутку. Взял газету. Тут же отложил ее. Потянулся, встал, пошел, к дверям. Ему не сиделось на месте. Ожидание, неопределенность, досада взвинтили его до предела, - он просто кипел.
Он вышел на кухню. Дрова горели неярким пламенем; над ними булькал котелок. Маколи перевернул в котелке мясо и снова накрыл его крышкой. Подбросил в очаг несколько полешек. Вскипятил себе кружку чаю. Дождь лил без передышки; ветер свистел, порывами обрушиваясь на барак. Он сел на ящик возле очага и протянул к язычкам пламени ладони. Тоскливо было у него на душе.
Так сидел он, хмурый, задумчивый, когда кто-то постучал в открытую дверь. Он резко повернулся, привскочил… на пороге стояла давешняя чернявая девушка в том же зеленом плаще и с фонарем в руке. Не понимая, что ей тут понадобилось, он пошел к дверям, настороженный, удивленный. Сверху вниз заглянул ей в лицо. Девица чем-то надушилась.
- Вот, принесла тебе, - выпалила она скороговоркой. - Мистер Дрейтон велел.
Он взял журналы, которые она принесла, потом снова посмотрел на девушку и встретился с ее зовущим взглядом. Только глаза ее манили. Лицо было строгим, серьезным. Он почувствовал, как ее возбуждение передается ему, как бы окутывая их обоих одной сетью. Голос его прозвучал глухо.
- Дрейтон не посылал тебя, - сказал он.
- Нет, послал.
Она сбросила капюшон. В ее волосах алела яркая ленточка. Он еле сдерживал себя, охваченный острым, как голод, желанием.
- Дрейтон был тут сегодня. Он мне привез столько журналов - за год не прочитаешь. Чего ради ему присылать тебя? Ты сама пришла.
Теперь уже и лицо ее ничего не скрывало - на нем было то же выражение, что в глазах.
- Ну, чего ты приперлась?
Страсть закипала в нем все сильней, и ему приятно было сдерживать себя, тянуть волынку.
- Я тебе не нравлюсь, - сказала девушка. - Я уйду.
- За этим ты пришла?
Он прижал ее к себе и сам жадно прильнул к ней, нашел губами ее губы и впился в них, таща ее за собой в комнату. Ее мягкая увертливость разожгла его еще сильней. Он чувствовал, как она упирается, и совсем расходился. На мгновение ему почудилось, что она противится всерьез. Но это опасение тут же прошло. Она стала вдруг податливой, послушной, как кошечка, которая ластится, выпуская коготки, ее глаза светились торжеством, губы были призвывно полуоткрыты. И вся его досада, вся тоска взорвалась вспышкой страсти.
