Овцы вязнут в болотах. Мечутся, застигнутые паводком. Плывут, подхваченные течением вздувшихся ручьев, как кипы войлока. Снежными холмиками усеивают землю, окоченевшие от сырости и холода, мертвые или умирающие. Слишком много дождей.
Дождей нет, когда нужно, и слишком много, когда они не нужны.
Маколи с трудом закрыл дверь. Он поел консервов и хлеба с маслом. Выпил тепловатого чая. Постелил себе постель и лег. Лежать на набитом соломой матраце было не так уж приятно. Набивать матрацы лучше всего листьями камедного дерева. Солома воняет, остья вылезают из матраца и щекочут нос. Когда спишь на соломе, начинается кашель с мокротой. Мелочь, от нее бы отмахнуться, как от мухи, но, как видно, он настроен делать из мухи слона. Он сам поймал себя на этом, и ему стало стыдно. Что это с ним творится? Ворчит, злится… Господи, во что он превращается - в старую деву? И с чего это он так приохотился хныкать, и с чего это он готов чуть что - паниковать, досадливо подумал он. Сроду он не хныкал. И сроду не паниковал.
Все началось с тех пор, как он взял девчонку; после этого-то и пошла наперекосяк вся жизнь.
Он посмотрел на девочку, и на глаза ему попалось чудище, которое она именовала Губи, - оно лежало под кроватью на полу. Минут пять он его разглядывал. Потом, раздраженный, быстро встал и сунул Губи девочке под одеяло, так что выглядывала только его пучеглазая голова. Чуть отодвинул от лица Пострела ворсистое одеяло, чтоб не мешало дышать, задул лампу и решил наконец-то уснуть, Ветер завывал вокруг дома, словно старался его опрокинуть. Потом утих, и по крыше мелкими камешками посыпал дождь.
Наутро Маколи пошел осмотреться, довольный, что есть повод выйти из дому и размять ноги. Дождик чуть моросил. Он направился к домику, где помещалась кухня. Комната стряпухи была заперта на ключ, а кухня - только на засов. Маколи неторопливо прошелся по деревянным половицам, мельком оглядев длинную скамью, кирпичную печь, очаг с укрепленной над ним перекладиной, с которой свисали черные, закопченные крюки. В столовой, куда он перешел из кухни, стоял длинный белый, как мыло, стол, а вдоль стен - скамейки. На стене висел оставшийся с прошлого года листок, исписанный карандашом и озаглавленный:«Распорядок Обжорки». В нем помещалось расписание дежурств; ниже - корявыми прописными буквами нацарапано: «На дармовщину не рассчитывай», и еще ниже, помельче: «Помни - там, где ты на…л, люди сидят». Листок был подписан представителем стригалей.
