Не так плохо, подумал Маколи. Он поставил фонарь на столик, бросил на кровать свэг и развязал. Потом вытащил консервы. Там оказалась колбаса, ветчина и цыпленок, мясные консервы, сгущенка, завернутый в вощеную бумагу сладкий пирог. Не забыли положить даже консервный нож. Здесь, наверно, слыхом не слыхали, что консервы можно открыть просто финкой. Он взял жестяные тарелки, ножи и вилки, кружки и расставил на полу. Есть хотелось до смерти. Целую лошадь слопал бы, с хвостом и гривой.
Вдруг он вспомнил о Постреле и оглянулся. Она лежала на кровати, свернувшись клубочком, прижавшись к проволочной сетке щекой. Глаза закрыты.
- Эй, хочешь чаю?
Молчание. Он тихонько потряс ее за плечо. Тельце девочки вяло качнулось. Он убрал руку и задумался, стоя возле кровати. Похоже, она расхворалась всерьез. Но ведь не жаловалась же. Вернее, мало. Совсем мало. Обычно дети жалуются из-за каждого пустяка. Может, жалуются, да не все, мелькнула вдруг мысль. С ним творилось что-то непонятное, он и тревожился за девочку и злился, что взвалил на себя эту обузу.
Сложив полотенце, он подсунул его ей под голову. Накрыл ее одеялом. Потом взял два полосатых наматрасника, сходил к сараю, находившемуся в пятидесяти ярдах от барака, и набил их соломой. Он потащил их назад, оба сразу, и они громоздились у него за спиной, как раздутые туши. Придя в комнату, он, чтобы не тратить времени на шитье, связал узлом край одного матраца.
Через пять минут он уложил ее на теплой соломе, укутал одеялом, затенил фонарь, чтобы свет не падал ей в глаза. Пока он с ней возился, Пострел несколько раз сердито пискнула, но так и не открыла глаз.
Вдруг в лицо ему подул холодный ветер. Заметалось пламя фонаря. Всколыхнулись растрепанные ветром деревья. Бешеный ритм бури уже передался им. Маколи с усилием шагнул на порог и увидел, как быстро сгущается темнота, как мечется в хмуром небе одинокая птица, услышал оживленное позванивание жести на кухонной кровле. Низко и звучно ударил гром.
Дождь, да будь он проклят; когда же это прекратится? Вымаливаешь его на коленях, а солнце бьет тебе в глаза. Взмолишься о солнечном луче, и с неба будет хлестать ливень. Когда свирепствует засуха, люди сыплют в кормушки зерно, расставляя их цепочкой на сотни ярдов, и изголодавшиеся овцы при виде людей спешат к ним, спешат, как куры к птичнице, сбегаются трусцой на негнущихся ногах, пошатываются - слабые, со впалыми боками. Те, кто посильнее, бегут впереди, другие за ними не поспевают. У них подгибаются ноги, они падают, скребут копытцами землю, кое-как встают и снова трусят вперед, тяжело дыша от напряжения. А ягнята падают и не поднимаются. Только глаза у них движутся, когда приближаются люди, да судорожно дергаются задние ножки. Их прирезать надо, пока не издохли от слабости. Голодные животные толпятся у деревьев и глядят, как люди, вскарабкавшись наверх, обрубают ветки. Когда ветки падают, овцы бросаются к ним и жуют, неистово, лихорадочно. Как легко представить себе эти существа в образе людей и с человеческими лицами. Как легко возненавидеть и ожесточиться. Нет дождя.
