— Нет. Нам это неинтересно. Ты обещал.
…брызги мозга на мостовой, красное на белом, неопрятные пятна на роскошном и безвкусном одеянии…
— Лошади, — голос Дадона не дрогнул. — Пост… Хотя бы и придворного звездочета. Ты хотел бы обеспечить свою старость?
— Я хочу царицу. Ты обещал.
Тонкая рука на рукаве. Бешеное биение маленького детского сердца. Его смысл, его свидетель, средоточие любви и жизни.
— Ты ополоумел, — протянул Дадон, незаметно перехватывая жезл левой рукой.
Красное на белом. Как клубника со сметаной.
— Нет. Выполни обещание. Ты дал слово, что…
Сейчас жезл упадет прямо на кромку колпака. Прямо на кромку, на шов между желтой человеческой кожей и белой с серебром тканью.
Площадь молчала. В тишине различим был и скрип поворачивающегося на спице железного идола; впрочем, Дадон не слышал его из-за шума в ушах.
…Лицо Гриши с кровавыми ямами вместо глаз. Небо шевелится крыльями — в небе тесно от воронов, сплошной шевелящийся черный покров…
…Рваный воротник на Тошиной шее — темно-красный воротник, неумело перерезанное горло…
Он не слеп. Радужная пленка, дом из белых облаков, сейчас лопнет, сейчас дунет ветер, сейчас рухнет башня, хрупкая, как бред, башня его придуманной жизни…
Ее глаза. Выматывающие душу темные глаза. Не железное чучело на спице — человек…
Человек ли?
Да. Любящий. А значит, человек…
— Государь. Госуда-арь…
Как тогда, в шатре, проплакала: «Пожалейте»…
Пожалел бы — срубил бы. Пожалел бы — сразу. Пожалел бы…
Чародей поднял веки, ослепив Дадона зеленью глаз:
— Ты давал слово!!
…И опустить сейчас жезл на твою голову, старик. И все равно не вернуть прежний мир, рухнувший со смертью Тоши и Гриши, и не удержать этот, совершенный, как мыльный шар, и столь же недолговечный…
— Бери.
Он услыхал свой голос со стороны; а может быть, это кто-то другой равнодушно сказал его устами:
— Бери. Она твоя.
— Дадон!!
Нет, она человек. Только человечий голос может вместить столько горя и страха.
— Бери, — повторил он устало. Посох выскользнул из пальцев и стукнул набалдашником о дно кареты.
Чародеевы веки задрожали, неприятно напомнив того птенца, которого маленький Гриша пытался научить летать — а он сдох, и перед смертью вот так же дергал полупрозрачными белыми веками…
Площадь ахнула. Сотни людей одновременно вздохнули — и оттого холодный ветер прошелся по Дадонову лицу. Чародей торжествующе вскинул руку:
— Моя! Она моя!
Тонкие дрожащие пальцы выпустили Дадонов локоть. Холодный ветер — и пустое шелковое покрывало, беспомощно скользящее к ногам…
