– И каково это – заживо упаковаться в пластиковый мешок? – шепотом поинтересовался у меня бессердечный Зяма, намекая на полиэтиленовый плащ-мешок, который я затолкала в помойное ведро, едва ворвавшись в квартиру.
– Попробуй – узнаешь, – беззлобно ответила я в паузе между шумными всхлипами.
Я не плакала, а жадно хлебала какое-то горячее варево, спроворенное папулей, – то ли уху по-чукотски, то ли шурпу по-узбекски, я не вникла. Да и не интересовало меня в данный момент название блюда. Миска была полной, суп вкусным, а что еще нужно голодному человеку для полного счастья?
– Водки налить? – словно подслушав мои мысли, спросил Зяма. – Самое то, чтобы согреться и сбросить усталость!
– Сбросить усталость? – недоверчиво повторила я, зябко поведя плечами, на которых лежал шерстяной плед. – Не, столько я не выпью! Хотя… Наливай!
Братишка сгонял в гостиную, позвенел стеклом в баре и принес две стопки, полные до краев.
– Что-то я тоже притомился, – объяснил он, поймав мой насмешливый взгляд. – Целый день то допросы, то расспросы!
– Бойцы, не напивайтесь! – пробегая мимо, предупредил папуля.
Он метался между кухней, где сидели мы с Зямой, и комнатами: готовил спасательную экспедицию за мамулей.
Я отставила рюмку и снова заработала ложкой. Раз папуля называет нас с Зямой бойцами, значит, он принял командование на себя, а командир наш полковник справедливый, но стро-огий!
– Еще харчо? – коротко глянув в мою опустевшую миску, мимоходом спросил он.
Я удовлетворенно кивнула своим мыслям: вот и узнала, чем я питалась, оказывается, это был суп-харчо! Папуля принял мой кивок за знак согласия на добавку и потянулся черпаком к кастрюле.
– Нет, спасибо, не надо харчо! – поспешила сказать я.
– Не беспокойся, пап, Индюха на марше сухим пайком догонится! – съязвил Зяма.
Упоминание о сухом пайке заставило меня вспомнить о мамуле, которую я оставила куковать в «Москвиче» с очень сухим и в высшей степени скудным пайком – одной сухой баранкой в кармане. Я тут же вообразила, как она грызет эту сушку, держа ее двумя руками – точь-в-точь как маленький мышонок с глазками-бусинками, и бусинки, то есть глаза, у нее мокрые, заплаканные, а вокруг – непроглядный мрак, ночь, непролазная лесная глухомань… Я и сама едва не прослезилась.
– Может, нам носилки взять? – подумала я вслух. – Или мы ее на руках дотащим, как ты думаешь?
Я обращалась к Зяме. Он поскреб руну, образованную на его щеке художественно пробритой щетиной, и сказал:
