– Не знаю, что я с собой сделаю, если ты от меня уйдешь.
И тут впервые я почувствовал в его голосе угрозу или, может, мне это почудилось.
– Я так долго жил совсем один, не думаю, что я снова смогу выдержать одиночество.
– Но сейчас-то ты не один, – сказал я.
Его объятий я не смог бы вынести и поэтому поспешно предложил:
– Может, пойдем проветримся? Вырвемся из этой комнаты хоть на минуту!
Я ухмыльнулся и грубовато потрепал его по плечу. Потом мы крепко обнялись, но я сразу же вырвался.
– Я тебе куплю выпить, – сказал я.
– А домой меня приведешь?
– Приведу обязательно.
– Je t'aime, tu sais?[117]
– Je le sais, mon vieux.[118]
Он подошел к раковине, умылся, причесался. Я следил за каждым его движением. Я увидел в зеркале его прекрасное счастливое улыбающееся лицо. И молодое. Я же никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным и старым, как в эту минуту.
– Ничего, все у нас образуется, – воскликнул он. – N'est-ce pas?[119]
– Конечно, – ответил я.
Он отошел от зеркала, лицо его посерьезнело.
– А знаешь, ведь я понятия не имею, сколько буду искать новую работу. А мы почти без денег. У тебя есть что-нибудь? Сегодня из Нью-Йорка ничего не пришло?
– Ничего не пришло, – спокойно сказал я, – но у меня в кармане есть немного деньжат. – Я вывернул карман и положил деньги на стол. – Вот около четырех тысяч франков.
– А у меня… – он порылся в карманах и вытряхнул несколько помятых бумажек с мелочью.
Потом пожал плечами и улыбнулся мне – улыбка была на редкость подкупающей, беспомощной и вызывающей ответную улыбку.
– Je m'excuse.[120] Я малость спятил.
Он как-то обмяк, собрал деньги в кучу и положил на стол рядом с моими деньгами. Набралось около девяти тысяч франков, три из них мы отложили на потом.
– Да, не густо, – мрачно заметил он, – но завтра нам будет на что поесть.
Мне все-таки не хотелось видеть его озабоченным, это было невыносимо.
– Завтра опять напишу отцу, – сказал я, – навру ему с три короба такого, чтобы поверил, и выжму из него денег.
Я подошел к Джованни, точно меня кто-то подталкивал к нему, положил руки ему на плечи и, заставив себя заглянуть ему в глаза, улыбнулся и в ту же секунду почувствовал, что Иуда и Спаситель нерасторжимо соединились во мне.
– Не бойся, не надо волноваться.
И, стоя рядом с ним, я чувствовал неистребимое желание оградить его от надвигающегося ужаса, и мое уже принятое решение снова выскользнуло из рук. Ни отец, ни Хелла в этот момент не существовали для меня. Единственной реальностью было мое мучительное отчаяние от сознания того, что нет и не будет для меня большей реальности, чем ощущение того, что вся моя жизнь неотвратимо катится под откос.
