Я взглянул на дом: тот казался пустым. Мой рот и горло пересохли, пока я шел к инвалидной коляске. Приблизившись, я увидел, что левый рукав рубашки Эда был пуст, засунут в карман и пришпилен булавкой.
Я обошел коляску и остановился прямо перед Эдом. Моя тень падала на его лицо, но, похоже, он этого не заметил. Я ни за что не узнал бы его, если б не знал, чего мне ожидать.
- Эд, - проговорил я, облизнув губы.
Ничего не произошло: веки не дрогнули, ни один мускул не шевельнулся. Я чувствовал, как маленький ручеек пота стекает по спине вниз под рубашкой. На войне мне доводилось видеть страшные увечья, но там почему-то это воспринималось легче.
- Эд! - Мне отчаянно хотелось докричаться до него. Я так долго его ненавидел, но в ту минуту подумал, что никогда в жизни мне так страстно не хотелось донести до кого-то, что я его друг. - Эд!
Хлопнула входная дверь.
Я повернулся к дому, чувствуя себя почему-то неловко. Маленький мальчик, подпрыгивая, шел ко мне через лужайку. У него были рыжеватые волосы, веснушки и широко раскрытые, сияющие голубые глаза.
- Прошу прощения, сэр, - проговорил мальчик. - Мой отец болен. Он...
- Я Дэвид Геррик, - сказал я. Думаю, я узнал бы этого мальчика где угодно, так много от Гарриет было в нем, в этих ясных, лучистых глазах.
- А, мистер Геррик... сэр! Мама не ждала вас так скоро. Она поехала в магазин кое-что купить и скоро вернется. Проходите в дом. Я - Дики.
В восемь лет он уже великолепный хозяин, умеет держаться вежливо и с достоинством.
- Я видел, вы пытались поговорить с папой, сэр. Вы знаете, что с ним произошло?
- Хочешь верь, хочешь не верь, Дики, я услышал об этом только сегодня. Я приехал так быстро, как только сумел.
- Мама получила вашу телеграмму всего полчаса назад, сэр. Здесь, в Нью-Маверике, не особенно спешат с доставкой.
"Неудивительно - ведь сначала телеграмму нужно было показать всем соседям", - подумал я.
- Насчет папы, сэр, - продолжал Дики. - Он не может вам ответить, и к тому же он вас не слышит. Думают, что он видит, но, судя по тому, как он себя ведет, не похоже. - Он говорил подчеркнуто небрежно. Его, должно быть, учили так относиться к этому, подумал я, - без слез и воплей. - Если вы пройдете в дом, сэр, можно сварить кофе, а когда мама вернется, она наверняка привезет что-нибудь выпить.
Я не могу этого объяснить, но мне вдруг захотелось нагнуться и обнять этого ребенка. Ее ребенка. Он был мне родным. Весь день я повторял себе, что просто хочу откликнуться на просьбу о помощи от старого друга, хотя знал, что это не так. Долгие годы я пытался забыть Гарриет, но на самом деле это ничего не изменило.
