Косой сизо-розовый рубец пересекал лицо Федора, покрытое черными пороховыми точками, и некрасиво приподнимал верхнюю губу; только глаза его светились, как всегда, нежно и озабоченно.
— Скучал я там, брат, о тебе.
— А об Эсфири? — ревниво спрашивал Тима, силясь вытянуть саблю из ножей.
— Давай договоримся, — строго говорил Федор, — с саблей при мне баловаться можешь, а к револьверу, ближе чем на два шага, не подходить.
— Она у вас совсем тупая, — разочарованно заявил Тима. — Как же вы дрались там тупой саблей?
— Я из пушки стрелял.
— И вам не стыдно?
— Чего?
— А вот Рыжиков скажет вам чего. В людей из пушки стрелять!
— Ты, я вижу, политиком стал.
— Никем я не стал. Я только как папа и мама.
— А сам хвастал, у отца револьвер есть.
— Так он от буржуазии.
— Значит, думаешь, попадет мне от Рыжикова?
— Не любит он офицеров, — уклончиво ответил Тима. — На площади Свободы дом с колоннами знаете? Там вроде вас офицеры, только получше одетые, настоящих революционеров мучают.
— Я ведь не без спроса офицером стал, — примирительно сказал Федор.
— Ну, тогда ничего. Тогда Рыжиков вас, наверное, ругать не будет. Но чего же вы там делали, если не воевали?
— Как не воевал! — удивился Федор. — Воевал и даже крест за храбрость получил, — и объяснил серьезно: — Видишь ли, Тима, когда убеждаешь солдат, что воевать не надо, они должны знать, что ты так говоришь не потому, что боишься смерти.
— Значит, вы только для этого были храбрым?
— Пожалуй, так. Но вообще на войне бывает, что дерешься для того, чтобы спасти своих товарищей.
— Ну, спасти, это — другое дело, — благосклонно согласился Тима, все-таки чувствуя в душе, что, если бы Федор совсем не дрался с немцами, он бы много потерял в его глазах.
Для встречи с Эсфирью, которая произошла в лагерной роще, Федор переоделся в штатскую одежду Петра Сапожков а и выглядел в ней довольно жалко: брюки коротки, куртка узка и не застегивалась на груди.
А Эсфирь пришла в розовой кофточке Софьи Александровны и в ботинках Варвары Николаевны с каблуками рюмочкой. Это было первое их свидание, не связанное с каким-либо партийным поручением.
Растерянный Федор после неловкого поцелуя в щеку, держа руку Эсфири, бормотал растерянно:
— Вот, значит, как хорошо, что ты здорова и не в тюрьме, а я там все время беспокоился: ведь у тебя, знаешь, почки…
Но уже спустя несколько минут, после коротких фраз о себе, разговор вошел в привычную колею.
— Не понимаю! — с возмущением сказала Эсфирь. — Мечтать о военном образовании, когда революция вот-вот разразится. Забивать голову ненужными военными знаниями… Извини, это просто глупо.
