— Это подло и бесчеловечно! — воскликнула мама.
Рыжиков вздохнул, поглядел на Тиму и спросил:
— Ну, как, Тимофей-воробей, озяб сильно? — Потом, обернувшись к Егорову, который находился тут же, строго приказал: — Придется тебе, солдат, до госпиталя пешком топать. Нельзя ваш комитет в такое время без председателя оставлять. А протест ваш мы завтра листовочками отпечатаем. Переведя глаза на отца, посоветовал: — Тебе, Петр Григорьевич, надо завтра в тифозных бараках быть, как обычно. По-видимому, нам пока придется вернуться к прежним методам работы. Связь с солдатами и железнодорожниками надо держать. Дровишек с пристани на себе затонскне ребята подвезли. А как дальше быть, посоветуемся…
Когда пришли домой, отец долго шарил в темноте, потом зажег спичку и, держа ее над головой, спросил:
— Варенька, ну где же лампа?
— Да вот же, на подоконнике.
— Верно! А я не узнал ее без абажура.
— Папа, — с огорчением сказал Тима, — ты это нарочно не узнал. Тебе все еще жалко абажура, да?
— Я совсем забыл про абажур.
— Ну вот что! — раздраженно сказала мама. — Хватит про абажур. Ну, был, а теперь его нет. Самый дешевый стеклянный абажур. Сколько можно мучить ребенка!!
Дался вам этот абажур. И молчите, а то, кажется, я сейчас расплачусь.
— Варенька, если хочешь, я завтра куплю новый, у меня, кажется, есть деньги, — робко сказал отец.
— Замолчи, Петр! — простонала мама и, стукнув кулаком по столу, гневно воскликнула: — Ну почему я не ударила этого наглого офицеришку по физиономии?!
— Тима, — попросил отец, — будь другом, поставь-ка самоварчик, наша мамочка хотела чаю.
— Ничего я не хочу, — жалобно произнесла мама.
Тима наколол в кухне лучину, зажег, засунул ее в самоварную трубу, сверху насыпал уголь и еловые шишки, одел на самовар жестянуад трубу и вставил ее в отдушник; сел на корточки и стал ждать, пока самовар закипит.
Когда самовар вскипел, мама уже спала, свернувшись клубочком на узкой железной койке. Отец, прикрыв лампу газетой, чтобы свет не падал ей в лицо, озабоченно смазывал большой, с потертой никелировкой, смит-и-висон. Тима сел рядом и стал смотреть, как отец собирает смазанные части.
— Папа, а ты настоящий революционер!
— Почему ты так думаешь?
— Раз у тебя теперь револьвер, — значит, ты настоящий.
— Но это не мой револьвер, — сказал отец. — Мне его Дал на сохранение один человек. Я его должен вернуть, но неловко возвращать заржавленным.
Потом отец встал, оделся, положил револьвер в карман пальто и попросил Тиму:
