— Закрой за мной дверь, только, пожалуйста, тихонько, чтобы мама не проснулась.
И отец ушел в темноту, наполненную гудящим снегом.
На столе остались комок смятых денег и в блюдце с керосином тряпочка, запачканная бурой ржавчиной…
Начались мартовские снегопады и метели. Город стоял занесенный снегом, словно кто-то небрежно нахлобучил на пего огромную белую шапку и из-под нее виднелись только обледеневшие слепые бельма окоп. По занесенным улицам даже кони брели по брюхо в снегу. Возле домов были выкопаны глубокие, узкие траншеи, и по ним пробирались люди, задевая плечами за снежные стены. Заносы остановили движение поездов. Отягощенные снегом, рвались телеграфные провода. На пустынной базарной площади гуляла поземка, крутя белые вихри.
Отец не приходил из бараков домой. Мать часто оставалась ночевать в Совете, где теперь работала машинисткой.
Тима сидел дома: у него совсем прохудились валенки.
Он пек в печке картошку и для одного себя ставил самовар.
Каждый день к Тиме наведывался Яков Чуркин, сын рулевого буксирного парохода «Тобольск». У Якова были злые черные глаза и черные, длинные, почти до ушей брови. Он считался первым драчуном во дворе. Яков хвастливо говорил:
— Меня нельзя победить! Я на боль бесчувственный!
Сестра Якова Зина была слепой от рождения. Но она убежденно, с злым, гордым упорством утверждала, что все видит, только по-своему, видит то, чего не видят другие.
Подняв худое лицо с остреньким носом и топкими серыми губами, она шептала:
— Мальчики, глядите, на чердаке цыплятки воробьиные вылупились. С пушком, как у мышей.
— Что ты врешь? Разве через потолок что-впбудь ъидко?
— А вы слазай re. В углу над самой кроватью гнездышко.
Ребята лезли на чердак и находили воробьиное гнездо с птенцами. Зина, презрительно кривя губы, спрашивала:
— Что, слепошары, сыскали? То-то же! Муха, знаешь, кто? — таинственно спрашивала она. — Это же птичка самая малая. С бескорму тощает, тощает и вот такой малюсенькой делается. Я одну муху знаю, так она в кулаке песни, как чижик, пост.
— Ладно. Ты скажи, вот цветок, какого он цвета?
— Чистого соку, зеленого по венчику, — спокойно и уверенно вещала Зина. — Лепесток у него кисленький.
А стебель в волосиках. А вот те, которые у забора растут, — у них цвет особенный: утрешний.
— Ну как, — спрашивал Яков, — здорово? Она даже в кармане видит, что у человека лежит. Отец еще к дому подходит, а она знает, несет он получку или пустой, пьяный.
Обращая на Тиму сизые, пустые белки, хвастливым тоненьким голоском Зина произносила:
