– Заработки были?
– Были, да гроши были часом такие, что на вес их только сдавали, и французские тоже на вес.
– Ну, а теперешние карточки как у вас ходят?
– Жидовские-то?
– Да.
– Поганые это гроши.
– А гвалтом докуда вы работали?
– Аж до самой царицы Катерины.
– Ведь вы же мещане; за что ж вы работали?
– От поди ж, работали, да и только. А если, бывало, не пойдешь, то и – и, такого гармидора (шуму) нароблят!.. Все ходили гвалтом.[28]
Издали забелелась прямая полоса Брестлитовского шоссе. Лошади бежали ровною рысцою, левая пристяжная по-прежнему ничего не везла, и старик спокойно смотрел, как валек от опущенных постромок стукал лошадь по коленкам. Но только что коренной жеребенок ступил на шоссированную дорогу, опять метнул в сторону и затопотал, отхватывая от камня свои неподкованные ноги. Старик зашамотал губами и, соскочив с козел, повел жеребенка под уздцы.
– Садись же, – сказал ему мой попутчик, видя, что он ведет и ведет лошадь.
– Нет, я лучше буду его вести, пане!
– Что ты говоришь! Когда же мы так доедем?
– Тут недалеко, пане, до Запруд.
– Как недалеко?
– Верст с пять осталось.
Я пересел на передок, взял вожжи и крикнул старику: «садись». Он, кажется, очень обрадовался и, усевшись на моем месте, начал рассказывать, как трудно ездить на этих проклятых сборных конях. Кони, однако, бежали прекрасно, даже росинант натянул постромки и не протестовал против нескольких щелчков вожжею, из чего я и заключаю, что пан Антоний надул трусливого пана Лукаша, представив ему свою клячу опасным вольнодумцем.
Наконец завиднелась станция.
– Это и есть Запрудово?
– Запрудово, пане!
Когда я слезал с фурманки, извозчик отчаянно махнул руками и сказал: «О, Боже мой! Боже мой! Я поеду один на сих конях? Пропал я теперь с ними!»
И жаль старика, и смех неудержимый берет, глядя на его трусость. Станция очень хорошая и очень большая. Отставной солдат предложил нам кушать. Повар со всеми финесами рассказал, как он может нам сейчас изготовить пару цыплят (kurczat), а я повалился на диван и начал дремать. Сквозь сон слышу шум, в котором отличаю русские слова моего товарища, непонятную мову (речь) нашего извозчика и варшавское наречие станционного смотрителя. Наконец шум в соседней комнате затих, дверь отворилась и является мой товарищ.
– Прошу покорно радоваться! – говорит он, обращаясь ко мне с обиженным видом.
– Что такое? – спросил я, ничего не понимая.
– Знаете, где мы?
– В Запрудах.
– Нет-с, в Свадбичах.
