Отворилась дверь.
– Самовар-то ставить, что ль? – спросил Павел.
– А почему же не ставить? – хрипло крикнул Турбин.
– Да то-то, мол, надо ли?
Турбин отвернулся и еще крепче стиснул зубы. Павел помолчал, потом вдруг лукаво заглянул Турбину в глаза и, с просиявшим лицом, быстрым шепотом спросил:
– Ай слетать к Ивану Филимонычу?
– Это зачем?
– За похмелочкой? А?
– Убирайся ты от меня к шуту со своими бессмысленными глупостями! – закричал Турбин, багровея от злобы.
После чая он лежал на кровати и с глухой яростью придумывал самые оскорбительные фразы, которые, вероятно, посыпались по его адресу, как только он вышел, в доме Линтварева. А на селе! С какими глазами показаться теперь на село?
Однако он заставил себя одеться и пошел к дьячку обедать. «Знают или нет?» – думал он, боязливо глядя на заводскую сторону.
Около лавки он постарался идти как можно медленнее.
– С праздником, Иван Филимоныч! – сказал он, увидя лавочника, стоявшего около саней с ящиком водки.
Лавочник считал бутылки, передавая их в лавку мальчику, и ответил учтиво и поспешно:
– И вас также! Милости просим.
– Постараюсь.
– Николай Нилыч теперь загордел, – вдруг раздался голос лавочницы с крыльца.
Она смотрела на Турбина насмешливо-пристально. Лавочник вдруг обернулся к ней с строгим взглядом, и по одному этому взгляду Турбин понял, что все известно, все… и с замирающим сердцем поспешил скрыться в избе дьячка.
Обед прошел спокойно. Но, когда Турбин уже поднялся из-за стола, дьячок, глядя в сторону, сказал так, словно продолжал давно начатый разговор:
– И совсем не стоило туда ходить. И батюшка то же говорит, и Иван Филимоныч.
Турбина словно ударили по голове.
– Куда это? – через силу спросил он.
– Если, гырт, – продолжал дьячок уныло-невозмутимым тоном, – если, гырт, съесть-спить, так и у меня был бы сыт, не попрекнул бы куском… Да и правда: не нам с вами бывать у таких персон!
– Ну, да я… я, отец Алексей, кажется, сам не маленький…
Дьячок только вздохнул. Дрожащими руками Турбин нашел скобку и хлопнул дверью.
– И прекрасно! И прекрасно! – с злобной радостью похохатывал он, почти бегом взбираясь на гору.
– Дома? – раздался в передней голос Слепушкина, как только Турбин вошел к себе и, скинув пальто, упал на постель.
Павел отвечал что-то торопливым шепотом.
– Ну, ну, не надо; не буди… бог с ним.
Дверь хлопнула, все стихло. Турбин лежал без движения…
– Поздравляю! – раздался вдруг крик Кондрата Семеныча, со смехом ввалившегося в комнату. – Ты, говорят, черт знает каких штук там натворил? Какой это ты танец своего изобретения плясал?
