– Вот это так так, – бормотал он в восторге.
– А теперь, – крикнул Линтварев, – гроссфатер!
Под церемонные звуки старинной музыки дамы во главе с хозяином и членом суда начали комически двигаться, раскланиваться, но спутались, перемешались и со смехом остановились.
– Ну, лянсье! – взывал хозяин.
– Не выйдет!
– Выйдет!
Турбин тоже порывался танцевать и быстро оглядывался кругом.
– Сергей Львович! – вдруг завопил он. – Пожалуйста!.. ту, веселую…
– Тарантеллу?
– Да, да!
Сергей Львович мельком взглянул на него и ударил по клавишам. И не успели опомниться гости и хозяин, как произошло нечто дикое: не слушая музыки, без всякого такта, Турбин вдруг зашаркал ногами, потом все быстрее, быстрее пошел мелкой дробью и вдруг стукнул в паркет, подпрыгнул и пустил руки между ногами, словно разрубил что-то со всего размаха.
– Браво! – крикнул кто-то насмешливо. – Бис!
И под разрастающиеся звуки Турбин охотно побежал назад, заплетая и размахивая ногами как веслами, хотел еще раз стукнуть в пол – и вдруг замер: в двух шагах от него стоял отец Линтварева! Шаркая и подаваясь вперед, он поторопился из маленькой гостиной, где играл в карты, на шум в зале. Увидев пляску, он с изумлением поднял свою седую большую голову и, приложив к переносице пенсне, глядел прямо в лицо Турбину остановившимися глазами.
Турбин качнулся в сторону и с жалкой улыбкой махнул рукой. Доктор быстро подошел к нему.
– Пойдемте, батенька, домой, – сказал он ему строго.
– Нет, чего же? – ответил Турбин. – Я еще не хочу.
Лицо его было бледно, холодный пот крупными каплями покрывал лоб.
– Нельзя, нельзя, – повторил доктор еще строже и, взяв его под руку, повел в переднюю.
Турбин, приплясывая, покорно пошел…
Спал или не спал он, добравшись домой? До головокружения живы и беспокойны были сновидения. Казалось, что он все еще в гостях: люди двигались, перетасовывались, проходили перед ним как в пантомиме, и он сам во всем участвовал и чувствовал, что все выходит хорошо и ловко, хотя и беспокоит что-то, спутывает все. Турбин старался вспомнить, что же это мешает, и никак не мог, и мучился, осаждаемый сновидениями. Истомленный до последней степени, он наконец открыл глаза. Дневной свет сразу отрезвил его, – стыд, жгучий стыд до слез, до физической боли пронзил его душу. Он стиснул зубы, крепко прижал голову к подушке.
Вдруг он вскочил. Он решился переломить себя, задавить все эти воспоминания. Он поспешно одевался, убирал комнату. В ногах была слабость, но голова не болела. Он старался делать все как можно правильнее и серьезнее. И в то же время беспокойно выискивал оправдания себе…
