— Что ж теперь делать будем? — спросила Михеева, проводив незваных гостей.
Востоков молчал. Ярость все еще клокотала в нем.
— Может, щи подогреть? Ведь не обедали же.
— Какой тут, к черту, обед! Я в себя никак прийти не могу. Как твоя мать нас надула!
— А кто знал? Хорошо еще, что мы до милиции тайник не трогали! А если бы он был полон?
— Где ж теперь искать ценности будем? В доме их нет. Два обыска было, и ни шиша не нашли.
— Где-нибудь хранятся. Только где?
Востоков молчал. Он думал. Искал ниточку. А следователи небось тоже ищут. И найдут, если он с Катериной промажет.
— Значит, она пустую коробку спрятала, — наконец сказал он. — Нас, что ли, хотела обмануть? Или в последний момент передумала? Должно быть, так. Выходит, кому-то отдала на хранение? Мужику не отдала: пропьет. Значит, бабе. Были ведь у нее дружки-подружки?
Задумалась и Екатерина.
— С кем-то в хоре шушукалась. Васса, кажется, была — Огуревна по прозвищу. Нинка-молочница. Чувыриха-богомолка, не помню фамилии. Клавка-просвирница. Просвирки пекла и потом продавала. Я почти их не помню: в школу еще бегала. Да и не поют они уже. Какие голоса у старух?
У Востокова мысли роились быстрее.
— Вот что, сестричка, — сказал он, загибая на руке пален за пальцем. — Адреса их всех завтра же вызнай. Спешить нам надо, пока угрозыск не догадался…
— Я к Чувырихе пойду, адрес-то я ее знаю. Ей, пожалуй, мать могла довериться: десять лет назад они как друзья-неразлучники жили.
— А если не доверилась?
— Тогда по адресам пройду. У дьяконицы спрошу: где кто живет. Она все про всех знает.
— Главное — поспешить, — повторил Востоков.
Фамилия Чувырихи была Чувырина, а имя-отчество — Авдотья Тихоновна, Об этом сказала она сама — старушка годами за семьдесят, со сморщенным лицом и с жидкими, голубовато-седыми, скрученными в пучок волосами.
— А я тебя, милочка, с малых лет помню, когда ты еще в детских платьицах бегала. Давненько не виделись. А за то, что о старухе вспомнила, спасибо скажу. Слыхала и о горе твоем Жалко мать небось. Ведь ни за что, ни про что отдала богу душу.
— Мне и Василия жалко, — поставила Екатерина точку, снимая вину с Михеева.
Но старуха не согласилась.
— Убивец он, твой мужик. Яко зверь в нощи.
— Да ведь нечаянно он, — смутилась Михеева. — В сердцах был. Ну и подвела рука. Думаю, и на суде это учтут.
— Ты простила, а бог не простит. Все господь видит: и доброе, и злодейское.
Не понравилось Михеевой такое начало встречи. Захотелось снять эту накипь. Не проповеди ждала она от Чувырихи, а доброго ответа на свой главный вопрос. Не здесь ли хранятся отцовские ценности? Прямо так и спросить? Обидится. Придется исподволь, издалека…
