В морге уже собрались оперативники и родственники погибшей. Мать и отец Оли Лагутенко и ее старшая сестра стояли отдельной группкой, словно отгородившись от всех молчаливой завесой горя. Карен Суренович, однако, подошел к отцу Оли и, виновато заглядывая в его грубое, усатое лицо, заговорил, отчаянно жестикулируя, что ему жаль, но не смог помочь его дочери, слишком поздно он обнаружил Олю, и пусть его простят за это и примут соболезнования и помощь, если нужна. Лагутенко в ответ только безнадежно махнул рукой, словно благодарил, но и просил оставить его в покое. Карен, вздыхая с акцентом о злодейке-жизни, отошел.
Карен Суренович подписал все требуемые от него бумажки, не протестовал и против экспертизы на его счет, чем совершенно успокоил Мишу. На своего адвоката лихой Карен не взирал более свысока, словно на рассыльную шестерку, каких немало крутилось под его ногами, обращался к Мише уважительно, будто отдавая должное его знаниям и умениям, без которых ему, Карену Суреновичу, могла и вовсе случиться крышка.
Экспертиза прошла гладко, без неожиданностей, смыв с благородного Карена последние темные остатки подозрений. Понадобиться следователю господин Налбандян мог теперь только в случае поимки мерзавца-насильника, что ныне откладывалось на неопределенный срок. Миша и сам прекрасно знал, что из подобного «глухаря» шубы не сошьешь. Разве что мирному городу не повезет и зловещее убийство еще вдруг повторится.
Тем бы дело и кончилось, и жил бы Миша Яновский да поживал, рос бы в деньгах и карьере, по мере возможностей оберегая в чистоте принципы и устремления, да вышла ему незадача. А началось все в одно прекрасное солнечное утро с одного неожиданного и неприятного визита. Случился он в воскресный выходной.
Съездив с матерью за продуктами на колхозный рынок – местную обильную достопримечательность, Миша, поставив «восьмерку» в гараж, направлялся к своему подъезду, когда чей-то робкий голос тихонько окликнул его по имени-отчеству откуда-то сбоку. Обернувшись на зов, Миша единственно обнаружил совершенно ему незнакомого паренька лет семнадцати, который посмотрел на него так, словно испрашивал у Миши разрешения подойти. Заинтригованный, Миша, однако, подошел к нему сам, одновременно оценивая и разглядывая возникшую перед ним смущенную личность. Типичный тинейджер, в меру накачанный и обвешанный примочками, но мордашка деревенская, без намека на интеллигентность, и руки рабочие, с въевшейся грязью под ногтями, симпатичный, но чем-то очень встревоженный. Миша заговорил с мальчишкой первым:
