– У тебя ко мне дело?
– Да, Михаил Валерианович, только я не хочу тут на людях трепаться, – огляделся вокруг себя парень, словно обращая Мишино внимание на многолюдье любопытствующего двора.
– А собственно, откуда ты знаешь, кто я такой? – подозрительно напрягся Миша, но тут же получил разъяснение.
– Да дядя Тимофей сказали, что вы ихний адвокат. – И, увидев на Мишином лице стойкое непонимание, паренек снизошел до подробностей: – Ну, Оли Лагутенко родной дядя. Он вас в морге видал.
– И что же, у тебя от него поручение? – не зная, что и подумать, спросил Миша паренька.
– Нет, я сам пришел. – Тинейджер выжидательно замолчал, словно прикидывая, стоит ли ему продолжать. Потом, видимо, решив вопрос положительно, заявил, глядя Мише в самые глаза: – Это Карен Лельку изнасиловал и убил. Я точно знаю.
«Шантаж» – это было первое, что пришло в тот миг внезапного признания Мише Яновскому на ум. Схватив жесткой рукой паренька за локоть, Миша почти силой оттащил его в укромную тень раскидистой дворовой яблони, после чего взял быка за рога:
– И ты, конечно, свидетель! И доказательства имеешь? А не имеешь, так будет лишний шум. Короче, сколько ты хочешь? – презрительно и уничтожающе-холодно спросил Миша.
– Да вы что? Да ничего я не хочу! Я с Лелькой дружил, и родители наши в одном доме живут. Думал, вот мне невеста растет, а тут этот гад! – выкрикнул Мише в лицо парнишка, обиженно и отчаянно, но не заплакал, а только сжал кулаки. – Мне говорили, вы человек, а вы...
Мише стало погано. Не столько от упреков расшумевшегося паренька, сколько от мерзкого, неотвратимого ощущения, что он, Миша Яновский, только что вляпался в жуткое дерьмо. Если парнишка говорил правду, а недобрая интуиция подсказывала Мише, что это именно так, то, что бы он далее ни предпринял, вони и гадости хватит с головой.
– Перестань орать. Раз пришел по делу, дело и говори. Да не здесь, пошли на угол, в кафе. И сопли утри. – Миша потащил вновь оробевшего паренька в «Бабочку», безобидную летнюю пивнушку в квартале от дома.
Затребовав пива на двоих, Миша в молчании дождался заказа и, едва лишь отошла девчушка-официантка, приготовился слушать.
– Ну давай, Штирлиц, колись. Да, чур, не врать!
Парень врать и не собирался, обстоятельно и подробно излагая Мише суть происшествия с Олей Лагутенко, полностью оправдывая самые худшие Мишины ожидания. Мише, по мере продвижения повествования, становилось все гаже и гаже, и было от чего.
