Герман. Дубина, это же просто так говорят. Для начала я уничтожил бумаги, которые проливают свет на происхождение моих капиталов. Скоро мне изготовят новые документы — и все: деньги — аля-улю — отмыты!
Сильвин. Понятно. Но… ты же здесь все испортил. Как мы теперь будем мыться?
Герман. Чепуха, мы все равно отсюда съезжаем.
Сильвин. М-м?
На следующий день, около полудня Сильвин, мучаясь в тоске из-за отсутствия Мармеладки, которую первый раз за все время пребывания в Сильфоне отпустили на две недели домой, прирос к зеркалу и сверлил взглядом свой глаз, тщетно пытаясь в нем, по аналогии с глазами других людей, увидеть свое будущее. Тут заглянул озабоченный Герман, как обычно под допингом, и приказал собираться.
Герман. Мы переселяемся.
Сильвин. Переселяемся? Куда? Зачем?
Герман. Я же тебя предупреждал. Быстро собирайся!
Сильвин. А как же книги?
Герман. Книги твои никуда не денутся, их привезут следом.
Сильвин. А мебель?
Герман. На что мне сдалась эта рухлядь? Забудь про нее! Бери самое необходимое, без чего не сможешь обойтись, и выметайся! Пять минут тебе хватит?
Сильвин машинально кивнул, растерянно огляделся, не зная, за что хвататься в первую очередь. В голове, наводя чудовищную неразбериху в мыслях, танцевали тарантеллу оголтелые черти. Однако уже через три минуты, приученный к казарменной дисциплине, он сиротливо стоял посреди комнаты с чудаковатым чемоданчиком в руке. В нем поместился весь его скарб, все нажитое за прошедшие годы, весь его путь от недоношенного детеныша, однажды появившегося на свет, до сегодняшнего хрестоматийного упыря, включая пижаму с мальчиками-пастухами, пачку старых фотографий, медный крестик, седой локон, завернутый в бумажку, музыкальную шкатулку с документами и, конечно, коллекцию зубных щеток (к ней недавно прибавился еще один беспрецедентный экспонат — белая зубная щеточка, похищенная у Мармеладки).
И в это упоительно грустное мгновение, когда что-то очень большое, как сама жизнь, подытоживалось, когда нужно было шагнуть за дверь и сублимироваться в неизвестность, в открытое всем ветрам пространство свирепой цивилизации, пожирающей под пиво бифштексы из странников, то есть умереть и возродиться в новом измерении и в новом обличье, он совершил прощальный хадж к самым истокам своего бытия и посетил давно заброшенную усыпальницу своих наивных Надежд и светлых Устремлений. Вдохновленный торжественной печалью момента, он взволнованно пробормотал скупые, но искренние оправдания, а потом мысленно возложил скромный, но искусно сплетеный венок на тяжелую могильную плиту, придавившую захоронение. Она была задрапирована буквенным орнаментом: Здесь покоятся Мечты идальго Сильвина из славного города Сильфона.
