— Есть, командир! Впереди три костра… Чуть доверни… влево десять…
— Коля, не потеряй!
— Нет уж, черта…
— Не поминай его, Коля! Панов, Жуковец!
— Готовы!
— Курс сброса, командир. Так держать!
Держу. Черта его упущу! Тьфу, и сам тоже… Как раз с Борисом и трепались о чертях…
Первым нажимает кнопку штурман, за ним сбрасывают груз стрелки. С неизъяснимым облегчением чувствую, как вздрагивает машина.
— Сбрось светящие, Николай! Фрицы в такую погоду не полетят… Как парашюты, Панов, не видел?
— По-моему, все раскрылись. Передать на землю, командир?
— Непременно! Задание флота!
Захотелось запеть, закричать ура. Смотрю на бензин: хватит? Сажать самолет придется при плохой видимости…
— Штурман, кратчайший маршрут!
— Понимаю, командир.
Значит, помнил и он о горючем. Снова кромешная тьма, облака. Пилотирую по приборам. Очертания берега штурману помогает распознавать Панов. Их спокойный обмен репликами вселяет уверенность: видят.
— Слева Мысхако!
Смотрю на бензоуказатель. Встречный ветер сменился попутным, должно хватить. И вот под крылом буруны берегового прибоя, посадочная полоса…
На стоянке — Шевченко и Немировский.
Начштаба гладко выбрит, подтянут, сияет ослепительно белым подворотничком.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, постройте экипаж!
С недоумением смотрю на Шевченко. Тот незаметно подмигивает. Строю. Сам становлюсь на правый фланг трогательно куцей шеренги.
— Не хватает оркестра, — скрывая смущение, бормочет Прилуцкий.
— За боевое мастерство и самоотверженность, проявленные при оказании помощи партизанам, — как перед строем полка, чеканит начштаба, — экипажу гвардии старшего лейтенанта Минакова Военный совет Черноморского флота объявляет благодарность!
Ответ звучит жидковато. Не столько от усталости, сколько от неожиданности церемониала.
Немировский снисходительно качает головой, пожимает всем руки. За ним замполит.
— А теперь в машину! — бодро командует Иван Григорьевич. — Это дело надо отметить!
Вообще-то следовало. «Глухой» сезон, полетов из-за погоды в полку почти нет, а благодарность командования флота и в лучшие времена — редкость. Но… Сколько терял друзей и, кажется, никогда не переживал так остро. Что-то было во всем его облике, в его нелегкой судьбе…
— Помянем Бориса Громова, — первым успел поднять кружку, когда уселись за накрытый заранее стол.
В полутьме пустого зала повисла неожиданная тишина.
Закусили, помолчали.
— И правда, — первым поднялся Иван Григорьевич. — Ты извини, брат… Отложим это дело до…
