В небо взошел месяц. Звезды стали четкими, черствыми. Снега сини. Волга пустынна. Место у Старого собора глухо, безлюдно. Мороз кует, сковывает. Барышни Ксения и Елена, Сергей, генерал — идут к дому, кататься со взвоза на салазках. Константин уходит в город, в клуб кокаинистов, — кокаиниться, говорить сусальные мудрости и целовать руки женщин, пропахших телом. Леонтьевна, домработница из биржи, циклоп, ложится в кухне на лавку, молится перед сном и засыпает, почив от дня, — степенная, скандальная.
Генерал стоит у крыльца. Сергей втаскивает наверх салазки, садятся трое в ряд, — Ксения, Елена и он, — и мчатся по скрипучему снегу вниз, на волжский лед. Санки летят стремительно, в снежных брызгах и скрипе, в колком, захватывающем дыхание морозе.
Мороз жестокий, жесткий, парной. Генерал хохлится, как воробей, мерзнет, кричит с крыльца:
— Сергей! Сегодня такой мороз, что обязательно лопнут водопроводные трубы. Надо установить на ночь дежурство.
Быть может, Сергею, тоже почти старику, в быстром саничном беге грезится счастье, — он кричит:
— Пустяки!
И вновь стремительно катится вниз от Старого собора, на Волгу, за барки и пароходы, к простору синих льдов, горящих зыбкими снежинками.
Но генерал уже взволнован. Он идет в дом, поднимает всех на ноги:
— Господа! Если мы не будем понемногу спускать воду, водопровод замерзнет — трубы лопнут. Мороз — двадцать семь,
— Но ведь кран в кухне. Там спит Леонтьевна, — говорит Лина.
— Разбудить!
— Нельзя!
— Ерунда.
Генерал идет в кухню, тормошит Леонтьевну, объясняет.
Леонтьевна вопит:
— Я в биржу пойду! Не дают спать! Лезут к нераздетой женщине.
Лина лепечет за Леонтьевной:
— Она в биржу пойдет! Не дают спать! Лезут к женщине…
Прибегает Сергей.
— Оставьте, пожалуйста. Я отвечаю. Дайте Леонтьевне спать!
Генерал говорит обиженно:
— Конечно, я не наследник.
