— Спасибо, — поблагодарила женщина. — Но как бы вам на обратном пути не заблудиться…
— Однако, нет, — уверенно заявил Александр Намунка и, выдернув из-за пояса топорик, стал делать зарубки на деревьях, росших вдоль улицы.
Вернувшись, орочи не стали будить Арсеньева. Постояв у калитки, достали барсучьи шкурки и, расстелив их на траве, стали устраиваться на ночлег. Было прохладно, и Тихон, собрав сухие ветки, развел костер.
В это время в одном из окон первого этажа зажегся свет. Орочи испуганно переглянулись. Но тут окно распахнулось, и густой негромкий голос спросил:
— Кто здесь? Почему на улице дым?
— Сородэ! Друг капитан! — громко закричал Тихон, узнав Арсеньева.
— А-а-а! Сородэ! Пришли все-таки.
Со скрипом отворилась калитка, и перед орочами появился Владимир Клавдиевич без шапки, в накинутом на плечи пальто. Александр Намунка не успел хорошенько разглядеть Арсеньева, как тот уже обнял его, привлек к себе. Потом Арсеньев схватил руку Тихона.
— И ты пришел, маленький Акунка?
— Его большой стал — весело заметил Александр.
— Вижу, что вырос. Настоящий охотник! Еще кто пришел?
— Намунка Михаил!
— Намунка, Михаил? Помню, помню! Смелее идите, смелее, дорогие друзья мои.
Вдруг он громко закашлялся, и острые, худые плечи его пригнулись. Отдышавшись, он вытер платком глаза и поднялся на крыльцо.
В комнате, усаживая гостей, Владимир Клавдиевич смеялся над тем, что Тихон развел на улице костер.
— Сразу видно — таежник!
А Тихон с удивлением разглядывал комнату, картины на стенах, красочные тарелки, чучела птиц, оленьи рога. Он был подавлен обилием предметов. Он переводил взгляд со стены на стену, потом смотрел на Арсеньева, и ему все еще не верилось, что этот худой, с бледным, осунувшимся лицом человек — тот самый капитан Арсеньев, который приходил к ним в стойбище.
— Что, капитан, здоровье худо? — спросил он.
— Почему худо? Би ая бави![10] Я еще в тайгу собираюсь. Скучно мне без тайги, без сопок.
— Нгендяпи хувонты,[11] капитан, — оживился Александр Намунка. Он поднял с пола мешок, достал унты. — Это, капитан, тебе! Носи долго!
— Спасибо, друзья мои, спасибо! — Арсеньев рассматривал унты, особенно орнамент, вышитый разноцветными нитками. Пожав руку Александру Лазаревичу, спросил: — Кто же их сшил?
— Ефросинья Ауканка. Помнишь?
— Как же, помню. Лучшая ваша мастерица! Как ее муж, Трофим Ауканка, поживает?
— Худо ему, — сказал Михаил Намунка. — Всю зиму болел. Шаман Никифор лечил.
— И что же, вылечил?
