Очень нужен орочам Ленина новый закон. Совсем худо жить стали. Все равно клещи, купчишки, в наши стойбища, откуда не знаем, ползут. Даром пушнину всю забирают, за людей не считают нас. А недавно Игнашку Акунку, знаешь его, конечно, один злой купчишка так сильно побил, что Игнашка совсем худой стал, помрет, наверно…
Ты, друг капитан Арсеньев, кому надо скажи, какая жизнь у орочей есть и какой нету. Нету, конечно, лавки, куда можно пушнину сдавать, где можно соль, спички, муку, чай, сахар, табак и порох брать и еще кое-чего из одежды. Нету у нас школы, где наших детишек читать-писать научить можно. Конечно, больницы тоже нет у нас. А болезнь у многих людей есть, а какая — не знаем. А шалаши наши, сам видел, совсем худые, темные: что день, что ночь — все одинаково.
Вот и скажи, друг капитан, кому надо в городе: пускай новый закон жизни поскорей на Тумнин придет. А если закон не придет скоро, наших лесных людей останется еще меньше.
Письмо это Кирюшка-партизан писал в юрте Алексашки Намунки, который однажды, помнишь, спасал тебя, когда с тобой большая беда случилась и ты помирать совсем собрался.
До свиданья, друг капитан! Живи долго, как тот большой тополь, что стоит на берегу Хуту и на стволе твои зарубки хранит. Помнишь, конечно?»
Инвалид гражданской войны Кирилл Иванович Рубцов, или Кирюшка-партизан, как его дружески называли орочи, увез с собой письмо в Усть-Датту, а оттуда переправил в Хабаровск. Долго шло оно из глухого таежного района в краевой центр. Еще дольше шел ответ Арсеньева на Тумнин.
Кончилось лето, пришла осень, потом зима, и только в начале весны Кирилл Иванович привез в Уську ответ из Хабаровска. Арсеньев сообщал, что ходил с письмом к большим советским начальникам, и те посоветовали, чтобы орочи послали в город своих делегатов.
— Наверно, хотят все ваши дела сразу решать, — объяснил Кирилл Иванович, когда орочи снова собрались в юрту Александра Намунки на совет.
Легко сказать — послать делегатов в город! Редко кто из орочей дальше Хади[4] побывал. А о больших городах, только слыхали. Но где они, эти города, как до них добраться, не знали.
Весь день просидели они на медвежьих шкурах, курили трубки, спорили. А когда над лесом занялась заря, Тихон Акунка сказал твердо:
— Больше думать не будем. Надо в город идти! Тихону шел тогда семнадцатый год, но он не уступал в отваге самым лучшим охотникам. Среднего роста, стройный, с узкими живыми глазами, юноша отличался сметливостью. Когда заезжие скупщики пушнины пытались обсчитать кого-либо из сородичей Тихона, он тотчас же вмешивался в дело и выводил обманщика на чистую воду. Отец Тихона, Иван Акунка, в последние годы часто болел: провалился зимой в прорубь и простудился. Юноша стал во главе большой семьи. Он стрелял белок, ловил капканами соболей и лисиц, ходил на медведя и сохатого, заготавливал впрок рыбу — и семья не терпела нужды.
