«… Слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением новаго мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение; а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных ясное и нелицемерное, вступили на Престол наш всеросссийской, самодержавной, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили.
Екатерина…»
В последний момент одолело сомнение: Екатерина-то знать о том не знала. Не слишком ли много на себя берет… не слишком ли ретиво ложится голова на плаху?..
Но вернулись сержанты, с весело улыбающимся Григорием Тепловым. Кирилл Григорьевич пошел к нему навстречу, розымая свои широкие, сильные руки:- Ну вот, ученый муж наш! А то я замаялся с письмоделаньем. Никого там не прибили? – это сержантам.
Те замялись маленько, Теплов за них заступился:
– Не без того, но, кажется, живы… Заперты пока. На всякий случай.
Вникать в это мелкое дело не было времени.
– Григорий Николаевич, прочитай побыстрее, подправь, ежели…
Но подправлять особо было некогда: очередной солдат волок Тауберта. У старика подкашивались ноги, видимо, от какого-то нехорошего предчувствия.
– Иван Андреевич, – выхватил бумагу из рук Теплова, ему сунул. – Подымай лучшего наборщика, под личным доглядом пускай срочно набирает и печатает сотню экземпляров. Так, чтоб умещалось на одном листе.
Тот стал читать, все более и более бледнея.
– Выпейте вина для бодрости… – не успел сказать, а камердинер уже вносил поднос. – С Богом! Займемся каждый своим делом.
При последних словах Тауберт упал на колени, вздымая руки:
– Ваше сиятельство! У меня семья, жена больная… Пощадите, ваше сиятельство!
– Поздно, Иван Андреевич, – без церемоний поднял его за воротник и хорошо встряхнул. – Ты теперь знаешь содержание сего Манифеста, отпустить тебя не-можно. К рассвету листы должны быть готовы… или секир башка!
С настенного ковра, на котором висело разное оружие, выдернул турецкий ятаган и протянул сержанту:
– В случае какого запирательства или упрямства – от моего имени руби! Со шпагой долго возиться!
Лихо засунув ятаган за пояс, сержант повел Тауберта к дверям.
– Скажите моему кучеру: лошадей не жалеть. Еще раз: с Богом!
