– Двойной в лузу!
– Режь в правую!
– Да не мажь, не мажь!…
Под эти крики хотел уже убраться прочь, да полоска света, выбивавшаяся под дверью кабинета, приковала внимание. Право, как не в себе был. Личико дочки в том ярком луче просвечивало, да и шаги тяжелые, хозяйские. Хоть издали, но видывал Будоляха гетмана – тот не таился от людей, хоть и при охране всегда. Шаги проследовали из бильярдной в кабинет, потом – мурлыканье басовитое. На голос гетман был не силен, бубнил:
… Да гусли поневоле
Любовь мне петь велят…
Такой диковинки, как любовь, однорукий казак Будоляха не знал. То воевал, то землю пахал, то дочек в темной ночи заводил. При чем тут любовь, если жинка толстенькая под боком! Вот эта насмешка-то над самим собой и придала новую смелость. Гетманский тяжелый шаг уже в кабинете чувствовался; даже в коридоре половицы, видно, соединенные с половицами кабинетными, пружинисто подрагивали. Там, может, и паркет, а здесь доски крашеные. Да лучик света, как с дочкиного лица…
Он к этому лучику пригнулся и ловко так сунул туда бумагу. Сам настолько затаил дыхание, что на той стороне шаги затихли. Может, минута, может десять, а может, и целый час прошел. Только бумага-то тем же манером обратно к нему шмыгнула. Будоляха схватил ее – и бежать по дорожке на зады гетманской усадьбы, а через забор и домой.
Там уже развернул и, не веря глазам своим, прочитал:
«Шишкош Годянский, сукин сын! Возверни помещику отобранные земли и удовлетвори все протори и убытки». Он сидел над бумагой, лил слезу счастливую, как неслышно вошла дочка и обняла его сзади за шею:
– Тато?..
Небогато жили, но она маленько училась, сама прочитала.
– Так чего же ты плачешь?
– Сожрет меня теперь пан-управитель…
Зря в дочкину душу тревогу посеял. Еще не стемнело, как на бричке прикатил управитель Годянский.
– Покажь бумагу!
– Так ты ж отберешь, пан-управитель?..
– Дурак! Гетманское слово не отбирается. Давай! Судом установлено, судом и отменится.
Что делать, пришлось отдать бумагу. Думал, пропало дело…
А на другой день другой чин, уже из суда, прикатил. Пакет на стол положил и сказал:
– Ну, Будоляха!… А если б другой гетман был?
– Другого не надо, пан судья…
– Пожалуй, и так. Мне что? Приказано всю прежнюю землю тебе вернуть и еще столько же прирезать. Я исполняю гетманскую волю, и только. Пакет-то?.. Разверни!
Там было годовое казацкое жалованье. Хоть сейчас Будоляха и не получал ничего, но знал же, сколько казаку причитается. Прямо культяшкой отрубленной и хлопнул по столу:
