— А тебе идет, — заметил вошедший тюремщик, глумливо разглядывая молодого человека в серой мешковатой каторжной робе. — Может, ты дворянином только прикидывался?
— Что ж ты глаз-то с меня не сводишь, — огрызнулся Филип, снова ложась на койку, — небось, с мужиками спишь?
— Это тебе теперь придется с мужиками спать, — загоготал детина так, что огромная связка ключей у него на поясе зазвенела, — если, конечно, силы будут оставаться после того, как целый день киркой помашешь!
Филип лежал неподвижно и молчал. Тюремщик собрал раскиданную по полу одежду, вышел и запер дверь.
Общаясь с разбойниками и прочим сбродом, крестник Правителя наслушался достаточно историй о каторге, этой болезненной и относительно долгой замене смертной казни. Такая перспектива его не особенно пугала: он знал, что очень быстро превратится там в тупой рабочий скот, которого больше всего будет заботить миска похлебки после работы. С этим он готов был мириться и даже ждал как облегчения, ибо снова проснувшиеся в его голове мысли об Ив доставляли ему сейчас гораздо большие мучения, чем могли бы доставить сбитые до мяса кандалами запястья и лодыжки. Теперь он не сомневался, что действительно нужен ей (раз уж она так избегала слова «любовь»). «Она остается совсем одна, со своим папашей-мучителем, который наверняка попытается как можно быстрее выдать ее замуж…» Последнее было невыносимо. «Чтобы кто-то прикасался к ней, видел ее обнаженной, не говоря уж… И я ничего, ничего не могу сделать, чтобы помочь ей, да и себе тоже!»
Он чувствовал себя настолько отвратительно из-за своего бессилия, что на ум пришли рассказы о том, как легко избегнуть каторги, попытавшись сбежать по дороге. Осужденные шли туда пешком, специально организованной группой из двадцати человек, прикованных по бокам к одной цепи. Если кто-то делал шаг или просто движение в сторону, конвойные могли без предупреждения всадить ему копье между лопаток. Филип, увлекшись, даже почувствовал прикосновение холодного железного острия к спине. «И все, дальше никаких мыслей, сожалений, мучений — ничего». Это было так заманчиво… Но он вдруг вспомнил, как Ив на прощание прижималась к нему и умоляла не умирать, дождаться. Его тело так живо вспомнило ощущение ее близости, что член в штанах зашевелился. «Ну, нет, умирать мне еще рано! О чем я только думаю, ведь она жива, и я нужен ей. Не выйдет она замуж, а если выдадут, оскопит своего мужа в первую брачную ночь. Не хотел бы я когда-нибудь разозлить ее, мою милую… Придется потерпеть, она вытащит меня. Надо продержаться несколько месяцев, и мы снова будем вместе. И тогда я никому не позволю сделать ей больно или разлучить со мной…»
