— Подшучивает кто-то, — отмахнулась мама.
— Не выдумывай, — разозлился папа. — Почерк тот же. И манера письма. Я же не слепой!
— Хочешь сказать, он этот… как его? ага! долгожитель? — с любопытством спросил Володька.
— Пусть — долгожитель! Мне плевать! — заупрямился папа. — Но он жив. Это точно. Я как-то в детстве сам его видел: крепкий старик. Он еще с сотню лет проскрипит.
— Вот именно: проскрипит, — скептически посмотрела на него мама.
Но папа вошел в раж и категорично заявил:
— Мне плевать! Вот Вовка съездит туда и расскажет нам! О своем прапрадеде! Это даже интересно. Это познавательно! Корни свои узнает.
— А если он, твой прадед, уже на ладан дышит?! — ахнула мама.
— Ничего! — крикнул папа. — Парню — четырнадцать! Не младенец. Поможет старику. Зато твоего хваленого чистого воздуха там — завались! Вволю надышится!
Спорить с Татарниковым-старшим в таком состоянии дело абсолютно безнадежное, и домочадцы временно смирились. Мама тихонько шепнула Володьке:
— Еще неизвестно, откликнется ли этот мифический прадед на телеграмму. А если не позвонит…
Но неизвестный старец, к глубочайшему разочарованию Володьки, позвонил на следующий же день после отправки телеграммы. И радостно согласился принять родного праправнука хоть на все лето.
Круглое-прекруглое «о» забавно перекатывалось в его речи, и даже мама была вынуждена признать: старческим маразмом в этой бодрой скороговорке даже близко не пахло. И хотя некоторые сомнения продолжали все же маму мучить, она вынуждена была подчиниться решению мужа.
* * *
Так Володька и оказался этим утром в поезде. Единственным пассажиром в купе. И, наверное, единственным — в самом вагоне. На небольшие расстояния местные жители ездили исключительно в плацкартном.
Володька сидел у окна и тоскливо всматривался в пролетающие мимо полустанки. Их становилось все меньше и меньше. А вот лес буквально на глазах становился гуще и мрачнее.
Веселый березняк и легкомысленную рябину все чаще сменяли высоченные, темные ели. Временами они стояли так близко к железнодорожному полотну, что мохнатые, разлапистые ветки почти касались медленно тащившихся вагонов. Подлесок был настолько густым, что казалось: сам лес охраняет подступы к себе.
Володька невольно поежился: после сна он еще не видел ни одного человека. Даже проводница куда-то исчезла.
Странное чувство, что он остался наедине с этим страшным лесом, все усиливалось. Володька с надеждой посмотрел на часы и невольно вздохнул: до нужной остановки оставалось еще три с половиной часа. Черт, да он свихнется за это время!
