Ничего, только ночь и одно горящее окно павильона вдали.
Он осторожно открыл дверь, оглянувшись на спящую жену, и выскользнул из дома.
Следы ночной драмы он нашел тут же. На каменной террасе еще не высохла лужица крови на том месте, где он ударил кинжалом Венедикта. Он наклонился к ней, потрогал пальцем. Без сомнения, это была кровь. Капли крови уводили по дорожке дальше, к павильону.
Иннокентий направился туда крадучись и озираясь. Почему-то он ждал неожиданностей. У статуи сатира он вновь остановился, непроизвольно изобразил его нынешнюю позу, сравнил с прежней. Нет, не может быть, показалось…
В павильоне было тихо, горело лишь одно окно. Он увидел на ручке двери следы окровавленных пальцев, осторожно открыл дверь, прошел на цыпочках темную прихожую и остановился на пороге, пораженный увиденным.
Посреди комнаты, на персидском ковре, с парчовой подушкой под головой, покрытый широкой красной шалью с черными разводами, лежал на спине Венедикт. Лицо его, желтое, как воск, с закрытыми глазами, обращено было в потолок, дыхания не было заметно, он выглядел мертвецом.
У ног его, тоже закутанный в красную шаль, стоял на коленях малаец. Он держал в левой руке ветку неведомого растения, похожего на папоротник, и, наклонившись слегка вперед, неотвратно глядел на своего господина. Небольшой факел, воткнутый в пол, горел зеленоватым огнем и один освещал комнату.
Малаец не пошевелился при входе Иннокентия, только вскинул на него глаза и опять устремил их на Венедикта.
Время от времени он поднимал ветку и потрясал ею в воздухе, шепча губами беззвучные слова. На полу лежал окровавленный кинжал, которым Иннокентий поразил Венедикта.
Прошла минута.
Иннокентий приблизился к малайцу и, нагнувшись к нему, произнес сдавленнымс голосом:
– Умер?..
Малаец наклонил голову сверху вниз и, высвободив из-под шали свою правую руку, указал повелительно на дверь. Иннокентий открыл было рот, чтобы что-то еще спросить, но рука возобновила свой жест. Иннокентий, пятясь, покинул комнату.
Он снова оказался в ночном саду. Из-за деревьев он видел полоску нарождавшейся утренней зари – и она показалась ему кровавой.
И снова он направился к спальне, но не вошел в нее, а лишь посмотрел сквозь стекло на спящую Валерию. Она не проснулась, лицо ее было светло.
Иннокентий пошел далее, вошел в дом с главного входа и, подойдя к буфету, налил себе в рюмку водки. Опрокинул ее в рот, поморщился.
Отойдя к креслу, уселся в него, подперев голову руками, и незаметно уснул.
