— А ты что ж… Тоже, может, фашистка? — с внутренней настороженностью спросил Иван.
Девушка, наверно, почувствовала плохо скрытое подозрение и кольнула его глазами.
— Джулия фашиста? Джулия — коммуниста! — объявила она с упреком и с чувством достоинства.
— Ты?
— Я!
— Врешь! — после паузы недоверчиво сказал он. — Какая ты коммунистка!
— Коммуниста. Си. Джулия коммуниста.
— Что, вступила? И билет был?
— О нон. Нон тэсарэ. Формально нон. Моральмэндэ коммуниста.
— А, морально!.. Морально не считается.
— Почему?
Он промолчал. Что можно было ответить на этот наивный вопрос? Если бы каждого, кто назовет себя коммунистом, так и считать им, сколько б набралось таких! Да еще буржуйка, кто ее примет в партию? Болтает просто. Несколько приглушив свой интерес, Иван пошел быстрее.
— У нас тогда считается, когда билет дадут.
— А, Русланд? Русланд иначе. Я понимайт. Русланд Советика.
— Ну конечно. У нас не то что у вас, буржуев.
— Советика очэн карашо. Эмансипацио. Либерта. Братство. Да?
— Ну.
— Это очэн, очэн карашо, — проникновенно говорила она. — Джулия очэн, очэн уважаль Русланд. Нон фашизм. Нон гестапо. Очэн карашо. Иван счастлив свой страна, да? — Она по тропке подбежала к нему и обеими руками обхватила его руку выше локтя. — Иван, как до война жиль? Какой твой дэрэвня? Слюшай, тебя синьорина, девушка, любиль? — вдруг спросила она, испытующе заглядывая ему в глаза. Иван безразлично отвел глаза, но руки не отнял — от ее ласковой близости у него вдруг непривычно защемило внутри.
— Какая там девушка? Не до девчат было.
— Почему?
— Так. Жизнь не позволяла.
— Что, плехо жиль? Почему?
Он вовремя спохватился, что сказал не то. О своей жизни он не хотел говорить, тем более что у нее было, видимо, свое представление о его стране.
— Так. Всякое бывало.
— Ой, неправдо, неправдо, — она хитро скосила на него быстрые глаза. — Любиль много синьорине.
— Куда там!
— Какой твой провинция? Какой место ты жиль? Москва? Киев?
— Беларусь.
— Беларусь? Это провинция такой?
— Республика.
— Република? Это карашо. Италия монархия. Монтэ — горы ест твой република?
— Нет. У нас больше леса. Пущи. Реки, озера. Озера самые красивые, — невольно отдаваясь воспоминаниям, заговорил он. — Моя деревня Терешки как раз возле двух озер. Когда в тихий вечер взглянешь — не шелохнутся. Словно зеркало. И лес висит вниз вершинами. Ну как нарисованный. Только рыба плещется. Щука — во! Что эти горы!..
Он выпалил сразу слишком много, сам почувствовал это и умолк. Но растревоженные воспоминанием мысли упрямо цеплялись за далекий край, и теперь в этом диком нагромождении скал ему стало так невыносимо тоскливо, как давно уже не было в плену. Она, видно, почувствовала это и, когда он умолк, попросила:
