– Угу. Отдыхай.
– Андрэ – ты человек! – Кукушкин хрустнул коленными чашечками и сел на вышеупомянутые мухоморы. Глаза писателя закрылись, он завалился навзничь и, хрустнув локтевыми суставами, сложил рученьки на груди крест-накрест. – Считайте, я умер. Но, господа, я готов воскреснуть при малейшем намеке на хлопоты, связанные с разведением сигнальных костров. Аминь.
– Товарищ полковник, давайте оставим Аркадия Ильича здесь, у приметной лиственницы с дуплом. Дадим ему сухой паек, спальник, оружие на всякий случай, а завтра за ним вернемся. Пускай отдохнет сутки Кукушкин, ладно?
– Чего?!. – «Покойник» ожил, подскочил, как будто саблезубый крот укусил его в тощую ягодицу. – Я согласен на одиночную камеру в тюряге для политических, но я против одиночества в дикой тайге! Категорически! Я не...
– Тогда заткнись, – жестко перебил писателя Лосев, круто повернулся к нему спиной и пошел в обход лиственницы.
Обогнули дерево с дуплом. Кукушкин лишь сопит в две ноздри да еле слышно матерится.
Лосев прибавил шагу, свернул к молодым сосенкам. Вчера точно, сто процентов, меж сосен-отроковиц не петляли, вчера налево повернули, к оврагу.
Кукушкин по-прежнему сопит выразительно да матерится шепотом.
Прошли зигзагом сквозь частокол сосенок, вошли в незнакомую березовую рощицу.
Писательских монологов не слыхать вот уже целых десять минут. И сопит вроде Кукушкин уже потише, и в ногу идет, старается.
– Молоток, Лосев! – похвалил Стрельников. – С меня магарыч.
– За то, что я замолчал?!. – В затылок Лосеву брызнула слюна. – Предлагаю дать орден перспективному сатрапу за то, что нащупал фобию в ранимой душе больного человека, который ему в отцы годится! За насилие над несчастной личностью, за шантаж и угрозы, за то, что...
– Аркадий, заткнись, пожалуйста. Продолжишь шуметь – клянусь партбилетом, оставим тебя один на один с волками.
– С вас, граждане начальники, станется. Нетрудно запугать бесправного и беспартийного. Обидеть слабого может каждый, и тысячу раз был прав Достоевский Федор Михалыч, когда говорил, что...
– Аркадий! Заткнись. Я сказал. Пожалуйста.
И Кукушкин заткнулся, похоже, окончательно. Нет, не так: будем надеяться, что окончательно. Или хотя бы ненадолго. Тихая матерщина под нос не считается. Или лучше так: матерщину полушепотом можно считать пробкой, заткнувшей бурный поток громогласных словоизлияний.
«Давно надо было подобрать правильный ключик к человеку, – подумал Лосев, довольный собой и особенно похвалой полковника. – А вообще-то жалко писателя. Кисель в мозгах у бедолаги. Одно слово – „диссидент“. И слово-то какое противное, похожее на название глиста. Фу, гадость!..»
