– ...и еще у меня паста зубная закончилась. Мне надоело завтракать кружкой каши на воде, осточертело храпеть в спальном мешке. Запах «Москитола» впитался в поры моей кожи навсегда. Кто-нибудь из вас, граждане чекисты, читал «Парфюмера» Патрика Зюскинда в переводе Эллы Венгеровой? А?.. Никто не читал?..
– Аркадий, заткнись, пожалуйста.
– Легко! Прикажи собирать дрова для сигнальных костров, и я перемолчу рыбу. Ни слова, ни слога, ни буквы от меня не услышите, чекисты-мазохисты... Лосев, ну хоть ты ему скажи, ау! Лосев, с двумя рюкзаками ты похож на двугорбого верблюда, я выгляжу арестантом перед расстрелом, а ты, Паша, вообще...
И так далее. Типичный словесный понос просидевшего полжизни на кухне интеллигента, коего злая судьба вдруг взяла да и занесла в тайгу и оставила без курева, без выпивки, без прав на волеизъявления.
Рюкзак Кукушкина, заодно со своим, нес Лосев. Как добрались до «Гнилой лощины», как начали по ней рыскать, Андрей-антипат переместился из арьергарда в авангард троицы ходоков. Шел первым, изредка поглядывая на компас, и прислушивался к ощущениям. К сожалению, ощущения были те же, что и до пересечения условных границ лощины, – тяжесть в уставших от долгой ходьбы мышцах, легкое раздражение от необходимости слушать писательскую болтовню и острое желание оправдать надежды руководства.
Ружье Кукушкина висело на плече у полковника рядом с однажды и навсегда расчехленной двустволкой. Четыре дня тому назад из этой самой двустволки полковник застрелил волка. Хороший был день – Кукушкина так напугала неожиданная встреча с серым хищником, что вплоть до сумерек он не раскрывал золотозубого рта. Даже выпить не просил, хотя четыре дня тому назад спирт еще весело плескался в пластмассовой емкости.
– ...ой, господи Иисусе, гляньте-ка – опять под ногами сплошные мухоморы. Честное пионерское, нажрусь сырых мухоморов и сдохну вам назло... Лосев! Куда ты нас привел, верблюд сохатый?! Мы тут вчера проходили, я отчетливо помню эту самую лиственницу с неприличным дуплом у зазывно раздвинутых корней. Я вчера, помните, в это самое дупло похабно помочился. Э!.. Командор! Полегче, Паша! Хорош меня в спину-то толкать, я и так еле иду, я...
«Ну как же он надоел! – мысленно пожаловался на писателя неизвестно кому Лосев и мысленно же воскликнул: – Эврика!!!»
Андрей резко остановился, растянув губы в улыбке, повернулся к Кукушкину, спросил с сочувствием:
– Устал, Аркадий Ильич?
– Как собака!.. А что? Привал?
