— Прекрати!
— Господи боже, — говорил он, притворяясь возмущенным, — ты бы хоть затычку туда поставила, что ли. Я же все-таки ем.
И чем сильнее я выходила из себя, тем больше он веселился.
— Хватит! — визжала я, еле сдерживая слезы. — Это все ты! Это ты пукаешь!
— Фу, тут, кажется, кто-то умер?
И он махал рукой перед носом и смеялся.
Но моя мать терпеть не могла его воздушные печенюшки. Она пулей вылетала из кухни и хлопала дверью спальни. Или бросала в него чем-нибудь, вроде ложки или пульта от телевизора. Однажды она ела на кухне, а он особенно раскатисто пукнул в гостиной, и тогда она стала бить кулаками по столу. Она все ударяла и ударяла кулаками по столу, а ее вилка, солонка, перечница и обед из микро-волновки подскакивали в такт ударам. Потом она спокойно встала и вышла, не говоря ни слова, но взгляд у нее при этом был свирепый. Так что я слизывала арахисовое масло со своего пальца-ножа и радовалась, что моей матери не было в тот день в Рокочущем. Она бы точно взбесилась, может быть, даже сдернула бы с него парик и шляпу и отхлестала по щекам. А потом обмотала бы его собственный хвост ему вокруг шеи и тянула бы, пока он не задохнется, или била бы его по голове, пока не треснет череп. В общем, хорошо, что ее там не было, а то бы мне пришлось еще и для нее ланч готовить; а я лучше буду всю жизнь нюхать воздушные печенюшки, чем ее кормить.
— Ну ты и навонял, — сказала я отцу, — и не говори, что это я, потому что это ты. Сам знаешь.
Я положила его еду на пол — шесть крекеров с арахисовым маслом, три возле левого ботинка, три возле правого. Но вид у него был не голодный. Наоборот, он как будто объелся; кончик языка выглядывал у него между алых губ, лицо опухло, румяна слегка осыпались с раздутых щек.
— Где это ты так разъелся? Какой ты стал здоровый. Вот потому и пердишь. А еще ты растолстел — у тебя живот торчит.
И я представила, как среди ночи он встает со своего кресла и, скрипя половицами, выходит наружу перехватить шоколадных батончиков и пирожных «Малютка Дебби», его любимых.
— Папа, крекеры можешь съесть на ужин, если сейчас не хочешь, — сказала я, глядя на свое отражение в его темных очках. — Но я их специально для тебя сделала, так что…
И тут я в ужасе зажала себе ладонью рот.
На крыльце был Болотный Человек; он торопливо протопал по дощатому полу. Выглянув из-за кресла, я заметила высокую фигуру, которая мелькнула в раскрытой двери, и услышала его шаги — они удалялись вдоль крыльца, а потом замерли под окном гостиной. Он уставился на меня — я бы увидела его краешком глаза, если бы отважилась поглядеть, но я боялась.
