Прошка передал штурвал второму пилоту. Тот мечтательно вздохнул:
— Эх, на истребителе бы сейчас!..
Прошка удивился:
— Чудак-человек! Штурвал тяжелого бомбардировщика разве на что меняют? Здесь летный век дольше. Даже летчики-испытатели до седой бороды за штурвалом сидят. — И тут я услышал от Прошки редкую у военных летчиков команду: — Штурман, музыку бы включил, что ли! Моторы поют, да уж очень монотонно. Уснуть можно.
Я настроился на Варшаву и хотел спросить: «Слышишь музыку, Ваня?» Но не успел, потому что в ту же минуту от неожиданности задохнулся. Польское радио сообщало об окончании войны с фашистской Германией. Из навигаторской кабины в пилотскую я метнулся так, будто надо было немедля выброситься с парашютом. Не слышал, как сорвало с головы шлемофон, не чувствовал, как, за что-то зацепив, раскроил надвое комбинезон и где-то в ногах запуталась полетная карта. И вот пилотская кабина. В торжествующем крике Прошкино лицо. Мятежная сила радости бросила нас друг к другу. И мы позабыли, что находимся в небе. Второй пилот к нам не дотянулся и руками колотил меня по спине, восторженно крича.
Самолет кинуло, и нас стало прижимать к борту. Только теперь опомнились. Прошка схватил штурвал и выровнял самолет. Никакую прямую ему в эти минуты не выдержать. Впервые у Прошки разбежались по циферблатам стрелки. Он снова обернулся, снова крикнул: «Победа!» — и, припав к штурвалу, сделал необъяснимо резкое движение. Корабль наискось рассек синее безоблачное небо.
— Дальний бомбардировщик тоже может пикировать. Крепкая машина! На ней и «мертвую петлю» можно делать. Хочешь, крутану?!
— Потом, Ваня, потом!
На земле, до крайности возбужденные, мы выпрыгнули из кабин и опять бросились друг к другу. В ту минуту мы ничего не видели, кроме солнца. Ярким светом оно затопило летное поле и самолетные стоянки. И мы не заметили, как нас с Прошкой обхватил Иван Степанович Расщупкин.
Расщупкин — живая история полка. Он служил в нем с самого его создания и воевал с лета сорок первого. Таких в полку осталось лишь два человека. После каждого боевого вылета мы ходили к нему докладывать о результатах бомбового удара, о пожарах над целью — очажках. Расщупкина в полку все любили и называли только по имени и отчеству.
Когда он нас обхватил своими крепкими руками, мы подумали, что он тоже знает о Победе. И оба поцеловали его в колючие усы. Но Иван Степанович почему-то резко мотнул головой и недовольно забормотал:
