— Летим, товарищ командир.
Я видел, как командир полка поднес микрофон к губам, глаза не моргали, и только жилка от шеи к лицу; напрягаясь, дрожала и будто бы воспалялась.
— Прохоров, тебя весь полк ждет. Весь полк ждет… Казалось, прошла вечность, пока снова услышали Прошку:
— Долетим, командир… А не долетим — так доедем!
В самую критическую минуту, уже на посадочном курсе, Прошка обратился к Мишуткину:
— И как только ты над Африкой летал? Темень — черти заблудятся!
Утром я застал Прошку одного. Он сидел за столом, слегка откинувшись назад. Был задумчив, а увидев меня, с возмущением заговорил:
— Какое варварство… Нет, ты понимаешь, какое варварство!
Прошка держал в руках роман Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери». Он только что закончил его читать. Начал рассказывать, как радовался вчера. Наконец-то мать встретила свою любимую дочь Эсмеральду. Надеялся и верил: теперь-то ее спасут. Прошка улетал на задание с чувством, что и он участвует в ее спасении, ради нее рискует своей жизнью. Оказывается, мракобесы не пощадили девушку.
— Варварство! — гневно повторил Прошка и повернулся к окну.
Яростно-холодным блеском вспыхнули его глаза, как-то особо выделились тугие надбровья и упрямо сжатые губы. Взгляд его был обращен вдаль, где, заслоняя небосвод, громоздились пепельные тучи. Наверное, он думал о новом боевом вылете…
Довелось мне быть с Прошкой и в воздухе. Надо было облетать самолет. Мы ушли в зону пилотирования, в тот район, где в Вислу впадает Сан. Лучшего ориентира не придумать. Стоял на редкость погожий день. Во все стороны до самого горизонта разметнулось голубое половодье неба. Воздух был просвечен солнцем. Серебрились реки, бил в глаза изумрудный цвет полей. Буйное обновление природы волновало душу и настраивало на полет.
Прошка изящно выписывал глубокие виражи, делал крутые развороты, снижался и набирал высоту. А когда выходили на прямую, восхищенно смотрел на замершие стрелки приборов. Будто бы не штурвал, а сами эти стрелки он зажал в кулак и держал. Ни одна не шелохнется. Самолет словно застывал в синем безбрежии.
Больше всего Прошка любил прямую. Я сидел за его спиной и видел на стеклах приборов отражение его лица. Уверенного и спокойного — не дрожал ни один мускул. В глазах азартно пламенели огоньки. Его душа млела от счастья. Прошка не просто летал — он наслаждался полетом.
— Прямая для пилота — все! — говорил он приподнято. — Пройди по прямой — и любой инструктор скажет, что ты за пилот. Труднее всего — прямая. — Тут Прошка обернулся и озорно подмигнул: — Оно и в жизни, видать, так, а, штурман?
