Если бы у него были открыты глаза, раненые, уж верно, заметили бы в них печально-отсутствующий взгляд. У Лукьянова на душе своя боль, и он определенно знал, что никакой воздух рану его не затянет, волшебная тишина не успокоит и никакие боги ему не помогут.
Дела его шли на поправку, но вдруг он перестал спать по ночам. Думали — тревожится за судьбу своих рук. Лечащий врач приводил хирурга. Медики говорили по-латыни, но Лукьянов по интонации догадывался — решали: оставлять или отнимать пальцы.
— Эти пальцы гайки без ключа затягивали, — сказал он, сам не зная зачем.
В палате стояла тишина. И странно показалось врачам — Лукьянов ни о чем их не просил. Он лишь обронил еще одну фразу:
— Мастеровой человек без рук — все равно что птица без крыльев.
Не боль, не тревога, даже не просьба скрытая, а какой-то укор прозвучал в этих словах. Да и себе упрек — вот, мол, тертый калач, а не уберегся.
О глазах беспокоиться не надо. Тут все обошлось. Да и что глаза — они смотрят, а вот руки…
Всю ночь Лукьянов переворачивается с боку на бок, приподнимает забинтованную голову, вздыхает. Дежурные сестры шепчут:
— Спите, Лукьянов. Давным-давно был отбой. Лукьянов тут же замирает, а пройдет время — опять начинает вздыхать. Однажды на рассвете дежурный врач увидел, как он медленно, боясь оступиться, пробирался к окну. Забинтованная голова тянулась из халата и была неестественно повернута ухом вперед.
— Почему не спим, Лукьянов?
Что сказать? Вроде бы услыхал отдаленный гул самолетов, потому и не спал. А может, никакие самолеты и не летают. Просто ноют раны, спать не дают. И ему лишь показалось, что по небу прокатываются звуки самолета. Но он все равно не уснет, если их услышит. Вместо ответа Лукьянов робко спросил врача:
— Самолеты летают?
— Летают, а тебе-то что? Бомбить не будут. Наши…
— А-а, — протянул Лукьянов притворно-безразлично. А сам чуть не вскрикнул и не побежал, позабыв, что на глазах повязка. Значит, он не ошибся. Это был отдаленный гул самолетов.
Теперь, заслышав шум моторов, Лукьянов оживал. Он спрашивал: «Который час?» И по тому, когда взлетали и когда садились самолеты, прикидывал, какой у них маршрут — дальний или близкий. Чаще они поднимались в небо вечером, а возвращались на рассвете. Значит, наносили удар далеко — где-то в Восточной Пруссии или по самому Берлину. Иногда на полет уходило часов пять, а то и меньше. Тут по его предположениям, экипажи могли летать в Белоруссию, Польшу или Румынию. А если стояла тишина — полетов не было.
