Мы сели за стол. Сначала съели что-то вроде омлета с овощами. Потом что-то вроде рыбы с фруктами.
— Как выглядит Ганнер?
— Постарел.
— Все мы постарели, дорогой мой, — сказал Клиффорд. Губы его уже не были плотно сжаты. Он протянул через стол руку и накрыл ею мою.
Был вторник, утро. Я пришел на работу очень рано, поднялся на лифте и юркнул за свой стол в «фонаре». На дворе было все еще темно, и циферблат Биг-Бена парил в вышине ярким кругом, словно среди башен Вестминстера появилась луна. Я сидел, сжавшись в своем углу, как испуганный зверек. Я бы с удовольствием забаррикадировался.
Из Кингс-Линна пришло письмо от Томми, которое она всегда посылала мне по вторникам. Однако по тону оно было необычным.
Мой родной.
Я так давно говорю тебе «женись на мне», что твой слух, наверное, уже привык к этим словам и ты меня не слышишь. Я пришла к убеждению — по многим причинам, — что пора задать тебе этот вопрос всерьез и получить серьезный ответ. Иначе я не смогу себя уважать. Я должна так или иначе устроить свое будущее. Я знаю, что у тебя серьезные неприятности, и знаю, что нужна тебе. Все требует неотложных решений. Если мы не объединимся, жизнь может отбросить нас далеко друг от друга. Возьми мою руку и в дождь и в бурю обопрись на нее, мой родной, — позволь мне шагать с тобой рядом, что бы нас впереди ни ждало. Я близка тебе, и у нас есть общий язык. Признай же это, признай, какая это редкость и спасение. Мне надо побыстрее тебя увидеть, чтобы кое о чем поговорить с тобой. Я не могу ждать до пятницы — для этого есть основания. Пожалуйста, разреши мне встретиться с тобой в среду. Я позвоню тебе на работу в среду утром.
Вечно преданная тебе Томазина.
Прочтя это высокопарное послание, я прежде всего подумал, что Томми, должно быть, узнала насчет Ганнера и Энн — отсюда и ее желание спасти меня в бурю и так далее. Однако как она могла это выяснить? Нет, у меня начинается мания преследования. Расскажу ли я когда-нибудь Томми об этой истории? Нет. Еще и поэтому я не могу на ней жениться.
Я сидел в безопасности моей оконной ниши и смотрел на постепенно светлевшую улицу. Начинался еще один из ненастных желтых дней. Я раздумывал, следует ли мне немедленно подавать прошение об отставке. Вчера вечером меня как-то убедили доводы Клиффорда. Быть может, я действительно обязан остаться и, так сказать, поднять забрало или подставить себя врагу. Идея — нелепая, по в ней была известная логика. Быть может, я действительно не должен бежать, а должен вытерпеть и дать всей этой истории — самим фактом, что мы будем встречаться и здороваться кивком головы (по будем ли?), — возможность стать чем-то обычным. Поможет ли это — не только ему, но и мне — снять остроту кошмара? Так размышлял я после того, как, изрядно выпив, покинул квартиру Клиффорда. Однако сегодня утром все эти доводы показались мне иезуитскими, даже несерьезными. Зато передо мной возникли более веские и страшные причины, диктовавшие не покидать работу.
