Вскоре он понял, что здесь мороз точно как на Северном полюсе. Холод лился отовсюду, со всех сторон — острый, пронизывающий, впивался в кожу тысячами ледяных иголок. Пошарив вокруг себя руками, Костя наткнулся на гладкую металлическую стенку. Вроде бы никаких щелей в ней не было, и воздух стоял тут тяжелый, спертый, но все же холод откуда-то брался. И никуда от него не спрятаться.
Костя вновь ощупал руками стены и поразился, до чего же крошечная камера ему досталась. Куда ни протянешь руку — всюду наткнешься на стену. Здесь даже нельзя было лечь на пол. Либо стой, либо садись, подтянув колени к подбородку. Костя сел — так все же удобнее.
Но страшнее холода, страшнее тесноты были мысли. Все они насквозь пропитались серой тоской. Их было вроде бы и немного, мыслей, но одна тянула другую, а та третью, и еще, и еще, и снова о том же.
Больше никогда ему не быть Помощником. Значит, и о Стажерстве речи нет. С этими мечтами можно распрощаться навсегда. А ведь еще бы немного… Эх, если бы не идиотская затея с куревом! Ну чего ему стоило не пойти на тренировку? Лучше бы Рыжова лишний раз погонял, как советовал Серпет. А ведь, наверное, Серпет советовал не просто так. Он ведь что-то знал. Или догадывался.
Но кто же все-таки настучал? Хотя какая теперь разница? Тем более, что ребят он больше не увидит. Какое бы ни избрали им наказание — все равно разошлют по разным местам.
А ведь, наверное, все они сейчас сидят в таких вот ледяных мышеловках и с тоской ждут утра. А утром… Об этом не стоило думать, но сколько Костя ни отгонял мысли, они все равно вползали непрошенные, едким дымом заволакивали сознание, и картины сменялись одна другой — и ничего с ними не поделать.
Он знал, как это бывает. После завтрака всю Группу торжественно выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распаленное любопытство. Все — и Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец, дождется своего — на рукаве его куртки появится нашивка Временного Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он все время чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу — потный, суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся перспектив.
А на середину зала поставят ту самую узкую черную скамейку, принесут цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый начальничек в белом халате, зачтет приказ. Потом Наблюдательницы приведут его, Костю. Прозвучит команда — резкая, четкая, отданная тем самым железным голосом. И ничего не поделаешь — не драться же с ними со всеми. Придется, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль — ладно, шут с ней, ее, наверное, можно вытерпеть, но позор… После такого позора нельзя жить. А ведь еще придется сползать со скамьи, натягивать трусы на горящее тело. Кстати, все это может случиться и не раз. Он ведь слышал рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил по-крупному, и его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда все это рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.
