Светлана стояла возле холодильника, держала в руке бутылочку со старым молоком и напряженно вытянувшись словно сомнамбула качалась взад-вперед, взад-вперед. Баба Надя подошла к ней, тронула за руку. Светлана не прореагировала.
— Ты шо, дочка, ге? Чого се ти?
— Розумієте, баба Надя... — начала она, однако старушка тут же замахала руками и затараторила:
— Та скікі тобі можна говорить, шоб ти нє розговарювала зі мной по-українському! Не вмію я по-українському й не понімаю! Як не можеш по-польському, давай обично, як у городє говорять.
Светлана слабо усмехнулась, хотя ей впору было плакать: баба Надя (впрочем, как и все село) говорила на ужасающей смеси русского и украинского, который называла почему-то польским, а от литературно-школьного языка Светланы шарахалась, как черт от ладана. Вот как сейчас...
— Понимаете, баба Надя, — повторила Светлана и замялась, подбирая аргументы, которые не обидели бы старуху, но и были бы достаточно убедительны. — Наверное, уедем мы с Алечкой отсюда. Плохо тут у вас... Аля не ест... Условий никаких, измучалась я...
Баба Надя подошла поближе, вытянула шею так, что ее голова вылезла из платков, точно улитка из домика и спросила удивленно:
— Та куди ж се ти поїдеш?
— К себе вернусь, в Киев.
Баба Надя прищурила подслеповатые глаза, пожевала бескровными губами.
— Та ти шо, дівка, із ума зійшла?! Там же нєльзя, там же радіахтивне геть усе!
Светлана почувствовала, как на ее правую щеку скатилась слеза.
— Это мы с Алей две радиации.
Баба Надя исполнила танец на месте, напоминающий танец дрессированной собачонки: махнула рукой, потопталась, закивала, обернулась, схватилась за поясницу и издала протяжный звук. Так она делала всегда в момент сильного волнения. Потом повторила свое протяжное:
— А бо-о-о-о... — что означало: “А Боже ж ти мій!” — А бо-о-о-о... Ото ти наслухалася розговорів отієї старої суки?! Ото собі отакеє надумала?! Та плюнь ти на неї, вона усю жисть такая дурная! Та якшо вона тобі не дай’бо іще шось скаже, то я возьму дрючка та й приб’ю її на місці, трасці її матері! Та я їй ув пику її паганющу плюну та й глаза їй повикарябую! Та шоб їй повилазило, шоб вона не діждала, курва, якшо із-за неї дитина отако мучається!
— Нет, баба Надя, спасибо вам, но мы наверняка уедем, — тихо, однако решительно сказала Светлана (а слезы лились). — Зачем вам из-за нас неприятности.
Старушка повторила танец на месте, потом напустилась на нее:
— А ти скаженая! Заладила собі: поїдимо, поїдимо... Сиди тут, трасці твоїй матері! Тут плохо, а там іще худше! Чого ты розревілася, дурна? Ты ж дитину тітьками кормиш, хіба хочеш, шоб молоко в тебе ізгоріло?! Сиди, говорю, тут і не рипайсь! Ти Гєнина жінка, Алєчка його дитина, і я вас не одпущу, пока радіація не ущухне!
