И я долгожданную встречу опасность,
И к сказочным странам я буду плавать,
Пока у меня есть моя тихая гавань.
Последний тихий аккорд, и деланное спокойствие Элиа рухнуло. Так мог петь только один человек на всем белом свете. Сирота из крепости Нарит. Главный источник злословий всех замковых кумушек. Его, Элиа, погибший друг.
… черный дождь, заливающий мир, осажденный замок посреди болот… мальчишка с арбалетом в руках… голубые глаза смотрят на тебя печально – он уже знает то, что твои близкие мертвы, что они погибли там, у реки, что их не вернуть никогда – как ни старайся, каких богов ни проси…
Рин.
– РИ-И-И-ИН!
Отчаянный крик наполнил площадь, Элиа рванул вперед, расталкивая людей, а у мальчишки с покрытыми черной повязкой глазами выпала из рук и зазвенела струнами по мостовой, старая лютня…
Рина ранило почти сразу же после того, как Элиа, не разбирая дороги помчался на реку, к отцу. Один из первых наемников, которые пробились сквозь брешь в стене крепости опустил на голову внезапно выскочившего откуда-то с оружием мальчишки, рукоять тяжелого меча. Что там было дальше – Рин не помнил.
Очнулся он, спустя несколько дней, в полуразрушенной конюшне, под присмотром отца Элиа. Незрячий. Узнал, что замок разграблен и разрушен, разбойники ушли дальше в поисках новой добычи, а немногие оставшиеся в живых пытаются создать кров на осень и приближающуюся зиму.
Тан Ольг погиб в бою, как и почти вся его дружина.
Старший конюший замка Нарит Эван, тоже раненый той ночью, волею судеб стал предводителем тех, кто выжил. Остался жив и старший брат Элиа – Ник.
А к нему, сироте Рину, подобралась страшная, вечная темнота.
Всю зиму он вновь учился ходить, познавать мир с помощью не цветов уже, а звуков, запахов, ощущений. Было это страшно, так страшно, что Рин ненавидел порой весь мир, проклиная судьбу и собственную беспомощность.
Калека.
Он, который всю жизнь пытался доказать окружающим, что стоит чего-то большего, чем зачуханный замок посреди дремучих болот, мечтавший повидать мир, побывать в сотне городов и о каждом сложить песню – незрячий калека.
Все поменялось в начале весны, когда в Нарит пришли менестрели. Рин каждый день при помощи Эвана или Ника, а чаще сам, упрямо не спрашивая ничьей помощи, выбирался на площадь, где они пели, просто так, не за деньги (какие уж деньги у тех, кто потерял осенью все), и слушал. Просто слушал. А потом однажды запел сам. Впервые с того самого октябрьского дня.
