Бродячих певцов было четверо. Седой старик с лютней, высокий темноволосый юноша, играющий на свирели, мужчина, судя по всему отец юноши, певший низким уверенным голосом, и совсем еще юная девушка с длинными черными волосами – она подпевала мужчине так сладко, что захватывало дух.
Элиа любил слушать менестрелей. Сам он петь не умел, да и не любил, если по правде, но музыка рождала в нем то же чувство, что и прочитанные книги: звала за собой, манила, играла. Но сегодня будто что-то не то было в выступлении, уж чересчур сладко и празднично пели о вечной любви темноволосая красавица и тот, взрослый. Элиа уже обернулся, чтобы уходить (хотя и Кларенс и Ольг стояли в толпе и слушали вроде бы с интересом), как вдруг что-то его остановило.
Из крытой повозки, расписанной, как и у всех бродячих музыкантов, яркими красками, неуклюже вылезал мальчишка его лет, ну может чуть постарше. Светловолосый, небогато и чуть неопрятно одетый, будто костюм свой надевал в темноте, наощупь. Невысокий, но крепкий.
И с черной повязкой на глазах, закрывающей пол-лица.
Слепой.
В руках он держал небольшую, по росту, лютню. Толпа, звеневшая монетами и просившая продолжения песни, как-то странно притихла. Мальчик тронул пальцами струны, заставляя их петь еле слышно, на грани слуха, так печально, как только было возможно, и Элиа развернулся таким резким рывком, что едва не сбил с ног Кларенса.
В моей тихой гавани лет отголоски,
Морские ветра в ней редкие гости.
Здесь волны о берег бьются печальный
И жив еще голос прошедших прощаний.
Песня была ему незнакома: печальная, но в то же время светлая, она задевала душу. Но знал он не песню. Он знал голос.
Внезапно тонкие пальцы, перебиравшие струны, ударили по ним с силой – будто налетел свежий морской ветер…
Мой компас давно не дает направлений
И сохнет корабль в ожиданье решений,
Безжизненной тряпкой висит белый парус,
А он ведь когда-то был с ветром на пару.
Голос был юный, звонкий, дерзкий, с переливами и оттенками, которые редки даже у певцов опытных, но в то же время где-то в глубине его таилась неистребимая печаль. Как всегда. Как тогда.
Мелодия внезапно стала тише, спокойней, даже певучей как-то…
Однажды по звездам увижу примету
И снова отправлюсь навстречу рассветам,
Корабль полетит словно белая птица
И радость шальная ко мне возвратится.
И снова перебор – но теперь уже не гневный, а торжествующий, ликующий, счастливый…
Мне чайки крикливые скажут "ну, здравствуй",
