— Ого-онь! — вновь закричал Давыдов, глядя, как танк закрутился на месте.
Почти весь огонь был перенесен теперь на левый фланг противника. Пехота залегла. Гитлеровцы, потеряв три машины и лишившись поддержки своего десанта, стали отползать на исходные позиции.
Давыдов отложил горячий автомат и, встретившись глазами с Шубиным, подмигнул ему:
— А тонковата кишка у фрица!
— Так-то оно так, да ведь опять полезут, товарищ старший политрук.
А Остапчук добавил негромко, с тоской в голосе:
— Еще две-три атаки отобьем…
Глаза Давыдова вспыхнули колючими огоньками.
— Нам приказано выжить! — сказал он с металлом в голосе. — Быть может, от этого зависит и ее судьба, — показал пальцем через плечо в сторону Москвы.
— Товарищ политрук, посмотрите! — раздался тревожный голос.
От леса снова отделилась волна наступающих фашистов. Теперь пехота вплотную прижималась к танкам. Немцы шли сразу в два эшелона с небольшой дистанцией между цепями.
Неожиданно из пологого оврага вынырнул лобастый танк, безостановочно строча из пулемета. Скрипнув зубами, Давыдов нащупал в нише связку гранат и, напрягшись до предела, размашисто метнул ее навстречу стальной махине. Сверкнул огонь под танком, завывая мотором, он закрутился на месте, сбросив на почерневший снег перебитую гусеницу. Но из-за него тут же выскочил второй. Он шел на полной скорости, поспешно стреляя из пушки и пулемета. За ним в полный рост бежали автоматчики. Теперь были хорошо видны их лица, обезображенные злобой и страхом. Не сговариваясь, Шубин и Остапчук метнули гранаты в готовый навалиться на траншею танк. Он вздрогнул от могучего взрыва, грузно осел набок и замер.
Давыдов перевел дыхание и посмотрел на правый фланг. Там жарко пылали еще четыре машины.
— Молодцы, бронебойщики! За Москву! За Родину нашу! — закричал он.
Острая, нестерпимая боль прошила ему плечо. Качнулась и поползла наискосок желтоватая насыпь бруствера. Но сознание не ушло. Политрук медленно осел на лежавший у ног патронный ящик, но тут же приподнялся, до дрожи в локтях напрягая враз одеревеневшие руки, и снова грузно, со стоном повалился навзничь.
Над ним склонилось потное, разгоряченное лицо Остапчука:
— Я зараз перевяжу…
— Отставить! — тихо сказал Давыдов. — К пулемету!
Остапчук просунул жилистую шею под здоровую руку комиссара, приподнял его и придвинул к брустверу, а сам, припав к «максиму», нажал на гашетку.
Давыдов потянулся к автомату, одной рукой с трудом уложил его на бруствер и, удерживая прыгающую мушку на цепи гитлеровцев, дал очередь; ППШ задрожал и внезапно умолк: в диске кончились патроны.
