— В спину, робята. Пока вы там оборонялись, они, стервецы, сюда гранаты побросали.
— Двери, двери! — торопит Федосов.
Мы оставляем Семушкина и забрасываем вход всем, что попадает под руку. Несколько человек баррикадируют боковую дверь. Дым все равно просачивается и душит. Через минуту все подступы к нам завалены до самого верха.
Федосов, морщась от боли, расставляет всех по местам. Мы с Сережкой занимаем первое окно от главной двери и сразу же открываем огонь по перебегающим в нашем тылу гитлеровцам. Дядя Никита стоит рядом и смотрит куда-то в одну точку. Вдруг немцы подаются назад. Далеко за ними мы видим своих. Впереди бежит комиссар. Он без шинели, с автоматом в руках.
— Ур-ра-а! — доносится с берега.
— Ур-ра-а! — подхватываем мы.
Из глаз Семушкина выкатываются слезы, оставляя за собой чистые дорожки. У меня першит в горле. Подюков шумно сопит. Я бросаю автомат, который отказал, и беру карабин. Мы почти в упор стреляем в бегущих немцев. Некоторые на ходу сбрасывают соломенные лапти, они летят высоко вверх. Эти лапти немецкие солдаты натягивают на сапоги для тепла.
Когда видишь, как среди боя такая эрзац-калоша кувыркается в воздухе, — невольно рассмеешься, даже тогда, когда губы обветрены до кровоточащих язвочек.
— Сережка, видишь?
— Ага!
— Здорово пинают?
— Куда лучше.
Однако немцы далеко не отходят. Они заскакивают в ближайшие дома и открывают огонь.
Наши залегают.
Атакующие оставляют несколько десятков убитых да столько же раненых, которые укрываются в воронках и траншеях.
Мы пользуемся каждой минутой передышки: заряжаем диски автоматов, подготовляем гранаты.
От едкого дыма многие тяжело кашляют.
— Робята, — стонет дядя Никита, — подмогли бы.
Сережка и я подходим к нему и, взяв его за руки, помогаем дойти до боковой комнатушки, где лежат боеприпасы. Там усаживаем его прямо на пол. Здесь нет окон, поэтому немного теплее. За стеной наша бывшая «штаб-квартира». Сейчас там наверняка сидят фрицы и греются у нашей печки.
Федосов тоже приходит сюда. Он снимает штаны, Журавский перевязывает ему рану.
— Может, перевяжем? — обращаясь к дяде Никите, настаиваю я.
— Где уж, — морщится он, — ведь не один осколок-то… А где взять столько бинтов. Пусть уж, может — засохнет так.
У нас действительно нет бинтов. Все пакеты, которые нам выдавали, давно уже использованы.
— Покурить вот дали бы. — Семушкин глазами показывает на свой карман.
Я достаю бумагу, кисет с пылью махорки и сворачиваю цигарку…
