Дядя Никита не затягивается, а как-то глотает едкий дым, не выпуская обратно из легких. Только спустя две-три секунды из его широких ноздрей лениво выползают две тонкие струйки серого дыма.
Через стену слышен топот тяжелых сапог, выкрики команды и какая-то возня. Мы прислушиваемся. Подюков подходит к стене и изучает правый верхний угол.
— Товарищ лейтенант, — загадочно обращается он к командиру роты, — там дырдочка.
— Какая дырдочка?
— А черт его батьку знает какая. Только в эту дыру гранату просунуть можно, — говорит Сережка.
Федосов с интересом смотрит сперва на него, потом в угол.
— И то дело. А граната пролезет? — шепотом спрашивает он.
— Пролезет, даже противотанковая пролезет, — также шепотом отвечает Сережка.
— Тогда действуй.
Подюков подходит ко мне.
— Давай попробуем, — говорит он.
Мне завидно, что он сделал открытие и ему поручил это дело командир.
— Попробуй сам, — холодно отзываюсь я.
Дядя Никита глотает табачный дым и с укором смотрит на меня. Я его понимаю.
— Ладно, давай!
Сережка пробует улыбнуться, но сухие губы лишь вздрагивают да щурятся глаза. Он роется в ящике и достает противотанковую гранату. Мы вставляем запал и уходим в угол.
Семушкину больно — это я вижу по его лицу, но он глазами, одними только глазами может сказать многое. Вот и сейчас сказал нам: «Эх, робята, подмочь бы, да сами видите, какое дело вышло».
До пролома довольно высоко, не дотянуться.
— Лезь на меня, — говорю я Сережке.
Он на мгновение задумывается.
— Подержи, — сует мне гранату.
Я нагибаюсь, он взбирается мне на плечи.
— Товарищ лейтенант, — говорю я, — вы бы отошли.
— Пожалуй, — соглашается лейтенант.
Дядя Никита сам выползает в дверь.
— Давай! — протягивает руку Сережка.
Я подаю гранату.
— Смотри, осторожнее.
— Знаю.
Я руками упираюсь в стену, чтобы не качаться. Что делает Подюков, мне не видно. Он долго копается, пыхтит и что-то шепчет.
— Чеку заело, — наконец сообщает он тихо.
Вот черт возьми! Разожмет ненароком пальцы — и взлетим мы вместе с этими ящиками.
— Ну? — спрашиваю с нетерпением.
— Ну, ну! — передразнивает он.
— Я те нукну, когда слезешь, — ворчу я.
Но вот раздается оглушительный взрыв по ту сторону кирпичной стены; Сережка летит с моих плеч на пол; меня встряхивает, словно я сел на пружину. Крики и стоны слышатся недолго. Я помогаю своему другу подняться. Он скалит зубы, силясь улыбнуться.
Вечером провожаем раненых. С Федосовым уходит Журавский, хотя он не ранен и не контужен. Это нас возмущает, но никто не говорит ни слова. Командование принимает Бондаренко. Перед уходом Федосов обходит нас и каждому пожимает руки.
