— Да, кто дастся! — отвечал Никтополионов и преспокойно отошел.
Бакланов постоял еще немного и, даже почернев от волновавших его чувствований, уехал домой.
Он прямо прошел в спальню жены.
Евпраксия уже спала.
Бакланов без всякой осторожности разбудил ее.
— Поздравляю вас: мы разорены!.. — начал он прямо.
— Что такое? — спрашивала Евпраксия, едва приходя в себя.
— Так. Акции наши падали-падали, а теперь за них и ничего уж не дают, — отвечал Бакланов, садясь в отчаянии на свою постель.
— О, я думала, Бог знает что! — произнесла Евпраксия, почти совершенно успокоившись.
— Как что? Это для вас не Бог знает что? — вскричал Бакланов.
— Перестань, сумасшедший: детей напугаешь! — сказала Евпраксия и, встав, притворила дверь в детскую.
— Это для нее ничего!.. О, Боже мой, Боже мой! — повторил Бакланов, воздвигая руки к небу.
— Кто ж виноват? — сам же! — сказала Евпраксия, зажигая свечку.
Она знала, что сцена эта нескоро кончится.
— Я же! Да, я! Я хотел разорить и погубить семью. О, я несчастный! — восклицал Бакланов, колотя себя в голову.
Евпраксия пожала плечами.
— Ну, подай только Бог терпенье жить с тобой, — сказала она.
— Что ж? Прогоните меня, как тварь какую-нибудь бесчувственную, как мерзавца, подлеца!
— Ни то ни другое, а человек без характера… Малейшая удача мы уж и на небесах: прекрасно все, бесподобно! А неудача — сейчас и в отчаяние! Жизнь — не гулянье в саду: все может случиться.
— Все! Хорошо все! Пятьдесят тысяч потерял! О, я не перенесу этого и убью себя! — воскликнул опять Бакланов в бешенстве.
— Перестань, говорят тебе! — прикрикнула на него Евпраксия строго: — не ты один, а многие потеряли, и победней тебя; может быть, свои последние, трудовые гроши.
— Они теряли свои деньги, а я потерял чужие, ваши, — отвечал ядовито Бакланов.
— Какие же чужие?.. Если я принадлежу тебе, так деньги мои и подавно, и кроме того… конечно, кто говорит, потеря довольно ощутительная; но все-таки не совсем еще разорены… Бог даст, будешь здоров да спокоен, не столько еще наживешь…
Слова жены заметно успокоили Бакланова. Он хотя и сидел еще задумавшись, но не кричал уже более.
— Ну, что теперь станешь делать? Что? — говорил он, разводя руками. — опять надо впрягться в эту службу проклятую. Вы, пожалуйста, завтра же отпустите меня в Петербург; я поеду искать должности.
— Сделай милость, очень рада! — подхватила Евпраксия: — а то ведь, ей-Богу, скучно на тебя смотреть: скучает, ничего не делает!
— Поеду! — повторял Бакланов как бы сам с собою и потом, после нескольких минут молчания, снова обратился к жене:
