Мужик между тем был недалеко от них и, при их приближении, только нырнул в воду и вынырнул потом далеко от них. Подплыв к косе, он стал на ноги. Тут ему было всего по пояс. Он не пошел прямо на берег, а стал обходить всю косу кругом; на том месте, где и подъезду не было, ухватился за камень, стал взбираться, как кошка, на утес и только по временам ругался.
— Все рученьки-то, дьявол, раззанозил каменьями этими… Ну, поехала, лешая! — говорил он, когда нога его случайно скользила и опускалась. — Как итти-то в этой мокроте? — прибавил он, став наконец на вершину скалы и осматривая свой костюм.
— Ну, чорт, велика барыня, — заключил он и пошел.
На набережной он вошел во двор Софи; вероятно, очень знакомый с местностью, он сейчас же забрался через перила на галлерею и приложил свое лицо к освещенному стеклу девичьей.
Там сидела молоденькая горничная.
— О, чорт, это другая какая-то лешая! — сказал он и постучал пальцем.
Горничная с испугом взглянула в окно.
— Иродиада Никаноровна где-с? — спросил у ней мужик.
Горничную успокоил этот вопрос.
— Она не здесь, в бане живет.
— Вот куда чорт ее занес! Родила, что ли? — сказал сам с собою мужик и слез с галлереи.
Где находится баня, он тоже, видно, хорошо знал, потому что прямо пошел к ней и опять приложил лицо к окну.
Иродиада там сидела одна и что-то шила.
Мужик вошел к ней.
— Ай, Господи, Михайла! — проговорила она, взмахнув на него глазами.
— Мы самые и есть! — отвечал тот.
— Да что же ты весь мокрый?
— Водой уж шел, коли сушью не пускают, — отвечал Михайла.
— Ну, разоболокайся!.. Что стоишь? — сказала ему Иродиада с видимым участием.
— Что же я надену? Весь мокрехонек, — сказал мужик, снимая, впрочем, кафтан.
— Пойду, схожу, попрошу у кучера и портков и рубахи.
— Да как же ты скажешь?
— Скажу, что для полюбовника, да и баста!
— Ой-ли! хвать-девка! — проговорил ей вслед Михайла.
Читатель, конечно, не узнал в этом человеке того самого Михайлу, который, в начале нашего романа, ехал молодым кучером с Надеждой Павловной. Судьба его и в то уже время была связана с судьбою Иродиады. Он именно был отцом ее ребенка, за которого она столько страдала.
Получив вольную, Иродиада, первое что, написала Михайле своею рукою письмецо:
«Душенька Михайла! Неизменно вам кланяюсь и прошу вас, проситесь у господ ваших на оброк и приезжайте за мной в К…, где и ожидает вас со всею душою, по гроб вам верная Иродиада».
Михайла сейчас же стал проситься у Петра Григорьевича; но тот его не пускал. Михайла нагрубил ему, или, лучше сказать, прямо объяснил: — «дурак вы, а не барин, — право!»
