Эммануил Захарович при этом пошевелился своим неуклюжим телом. Его, кажется, обеспокоила новая мысль, что, пожалуй, и этот братец за шиворот его тряхнет.
— Вы ведь здесь служите? — спросил Бакланов Басардина.
— Да, как же, по откупу-с, — отвечал тот с насмешливою гримасой. — Хочу, впрочем, бросить, кинуть, — прибавил он.
Бакланов придал своему лицу вопросительное выражение.
— В наше время стыдно уж… Тут такие гадости и мерзости происходят… — объяснил Виктор.
Бакланов при этом невольно взглянул на Эммануила Захаровича; но лица того было не видать, потому что он сидел, совершенно наклонив голову.
Софи тоже сконфузилась; но Виктор не унимался.
— Можете себе представить, — говорил он: — у нас ни один целовальник не получает жалованья, а, напротив, еще откупу платит. Откуда они берут, повзвольте вас спросить?
— Скажите! — произнес Бакланов тоном удивления (его начинало уж все это забавлять). — Говорят, они и прибавляют чего-то в вино.
— Чорт знает чего! Всего: и перцу, и навозу, и жидовских клопов своих!
Этого Эммануил Захарович не в состоянии был выдержать и вышел.
— Как это можно! — сказала Софи брату.
— Однако он премилый! — заметил ей Бакланов, указывая головой на уходящего Эммануила Захаровича.
— Ужасно! — отвечала она: — я видеть его почти не могу.
Вслед затем Софи однако вызвали в задние комнаты. Там разъяренным барсуком ходил Эммануил Захарович.
— Я зе для вас ницего не залел, а надо мной, знацит, только смеютца, — начал он.
— О, полноте, пожалуйста, отвяжитесь! — отвечала ему Софи.
— Езели теперица старого братца и этого нового, знацит, не прогоните, я денег давать больсе не буду…
— Ах, сделайте одолжение, пожалуйста; я только о том и молила Бога! — воскликнула Софи.
— Я зе не дурак!
— А когда не дурак, так и отправляйтесь — нечего вам здесь оставаться! — проговорила Софи и вышла; но в спальне у себя она встретилась с Виктором.
— Если ты, — начал он: — этому подлецу не скажешь, чтоб он дал мне тысячу целковых, я всю историю с тобой опишу.
— Пишите, что хотите! Что хотите! — отвечала с отчаянной досадой Софи, зажимая себе уши.
— Я все опишу, как он с мужем твоим поступал и как тебя потом опутал… Я не пощажу и тебя — мне, матушка, все равно!
— Виктор! — воскликнула Софи: — я просила тебя всегда об одном… оставь меня в покое. Брани меня, где хочешь и как хочешь, пренебрегай мною совершенно, но не ходи только ко мне.
— Ишь, как же, да! Ловка очень!.. Нет, шалишь! — отвечал он ей своим незабытым кадетским тоном. — Продалась жиду, дура этакая, да и в руки взять его не умеет.
