Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.
Случай ему поблагоприятствовал.
Софи прошла мимо него.
— Bonjour, Бакланов! — сказала он ему сама и сама же протянула к нему руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.
Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что рука Софи немножко дрожала.
— Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? — сказал он, догоняя ее.
— Очень рада! — отвечала Софи, обертывая к нему голову и кланяясь ему немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.
Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не прежняя даже юная и пылкая, но еще робкая вдова, а интриганка, которая умела смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.
Но все это еще больше подняло ее в его глазах.
Они стали в кадриль и, надобно сказать, представляли собой, по изяществу своих манер, лучшую пару.
Это заметил даже начальник края и, по обыкновению своему, объяснил поговоркой, чорт знает что уж и значившею:
— Пара не пара, а так надо!
Бакланов посадил Софи на стул и сам стал около нее.
Довольно открытая в бальном платье и приподнятая на корсете грудь Софи страстно и порывисто дышала.
Бакланов не мог видеть этого без трепета и решительно не находился, о чем бы заговорить.
Софи, хоть и с поддельным спокойствием, но молчала.
Бакланов думал: «Вот женщина, на которую я когда-то имел права, но которая теперь совершенно далека от меня. Думает ли она в эти минуты о том же?»
— Я к вам давно хотел взять смелость заехать, — начал он глупо и ненаходчиво.
— Очень рада! — отвечала Софи, поправляя платье.
Бакланову показалось, что она при этом ласково взглянула на него.
— Софи, вы на меня сердитесь еще? — осмелился он наконец заговорить искреннее.
— Нет! — отвечала она.
Бакланов явственно слышал, что голос ее был грустен и полон значения.
— Значит, я в самом деле могу к вам приехать? — продолжал он.
— Пожалуйста. У меня вечера по средам, — сказала Софи.
Самый ответ и голос ее при этом ничего уже не выражали.
Бакланов видел одно, что Софи была ни весела ни счастлива.
Это же самое заметил и подошедший к ней инженерный офицер, премолоденький и преглупый, должно быть.
— Вы с каждым днем, как заря вечерняя, все становились грустней и грустней, — сказал он.
— Стареюсь! — отвечала ему Софи с улыбкой.
— О, нет, вы прелестны еще, как гурия, — объяснил прапорщик, пожимая плечами.
— Что за пошлости вы говорите! — сказала ему без церемонии Софи и встала.
