Из России мой брат привез маленькую двуствольную березку. Мы посадили ее, и изгнанница прекрасно прижилась на французской земле. Она росла лучше, чем другие купленные нами березы. Березовая рощица – чисто русский уголок в нашем саду в сердце Иль-де-Франса.
В свою очередь Гит привезла из нашей поездки в Канаду клен, и он охотно пустил корни в нашей земле. Его крона густела, ветви росли, устремляясь вверх, но, к нашему великому сожалению, листва осенью не приобретала тот пурпурный цвет, который так восхищал нас в лесах его родной страны.
Несмотря на размах работ, Гит удалось спасти от заступа рабочих старую виноградную лозу с узловатым стволом, которая увивала южный фасад дома. Ее виноградины – настоящее пиршество для дроздов. Вся страна утыкана пугалами – отпугивать дроздов, а у нас стол для них был всегда накрыт. Гит разорялась на семена – лишь бы привлечь в сад птиц. И они гнездились во всех уголках здания. Птичий свист и чириканье будили нас на рассвете. Теперь работы закончены. Дом прост, элегантен, комфортабелен – мирный приют вдали от шумных дорог.
Тем временем наши дети, Жан-Даниэль и Минуш, обзавелись семьями и разъехались в разные стороны. Минуш вышла замуж за американца и жила с ним в Нью-Йорке. Расставшись с дочерью, Гит очень страдала от разлуки и старательно это скрывала. По ту сторону океана Минуш с трудом привыкала к американскому образу жизни. Через четыре года наш зять получил от фирмы, где служил, новое назначение – в ее французский филиал, и молодая пара вернулась в Париж. И снова наш дом наполнился жизнью.
– Вы подолгу живете в загородном доме, но, по-моему, там работаете еще больше, чем в Париже. Ваша продукция в эти годы весьма значительна. Вы не только выпустили в свет трилогию об Эглетьерах, но и опубликовали в 1965 году биографию Толстого.
– Я рассказывал, как, еще ребенком, читал вслух родителям по-русски «Войну и мир». В те далекие годы началось мое боготворение Толстого. Мысль написать о нем книгу давно преследовала меня, но я всегда отгонял ее: необъятность задачи отпугивала меня. Наконец, дружеская настойчивость одного издателя победила мои опасения. Я погрузился в работу, как погружаются в религию. Более двух лет я жил, околдованный этой исполинской фигурой, все отчетливее вырисовывавшейся по мере того, как я подвигался в моем труде. Жизненный путь некоторых выдающихся личностей (например, Лермонтова) трудно восстановить из-за недостатка сохранившихся материалов. Главная трудность изучения биографии Толстого, наоборот, в обилии, разнообразии и противоречивости документов. Только его произведения и письма составляют 90 объемистых томов юбилейного советского издания. Но ведь он в течение шестидесяти лет вел дневник. И жена его Софья Андреевна тоже день за днем записывала свои впечатления. И то же делали его дочери. И его друзья. И помощники. Кроме того, не было ни одного посетителя, который бы не счел своим долгом опубликовать воспоминания о встрече и беседе с Мастером. Эта колоссальная груда печатных материалов колебалась передо мной, подобно бездонному, покрытому плавунами болоту. Я проверял каждое мгновение, каждый факт его жизни, сопоставляя и сравнивая множество разных свидетельств, чтобы выбрать наиболее убедительное. Эти настойчивые поиски истины настолько приблизили меня к моему герою, что вскоре я мог представить его себе входящим в комнату, пьющим чай, беседующим с учениками, как если бы я в действительности был знаком с ним при его жизни. Бесчисленные фотографии, сделанные его близкими во все периоды его жизни и при всех обстоятельствах (за работой, верхом на лошади, пилка дров, на покосе, с детьми на уроке чтения), помогали мне наблюдать его во всех его действиях. Очень быстро я понял, что нечего мне и пытаться объяснить все противоречия столь титанического характера и что я должен лишь показать его таким, каким он был. Вместо того чтобы возвести его на пьедестал, умолчав о его недостатках, я решил из уважения к нему, из любви к нему воссоздать для читателя его подлинный образ. Я не сомневался, что и человек, и писатель с честью выйдут из испытания истиной.
