Махмуд, отец Кафара, попал под поезд, когда вез в больницу своего фронтового друга Гияса. Мотор машины заглох на переезде, прямо на рельсах, а тут поезд. Шофер бросил машину и бежать. Отец попытался вытащить Гияса из кабины, но не успел, и оба они оказались под колесами…
На следующий день Гюльсафа собирала всех своих внуков и шла с ними в сад. Там они сгребали в большую кучу опавшие листья, сухие ветви, прочий мусор; все это торжественно сжигалось на костре. Сама Гюльсафа, не удержавшись, брала топор, принималась обрубать запущенную вишню. Из года в год разрасталось огромное дерево, стало уже помехой в саду.
Кафар отнимал у нее топор, и Гюльсафа возвращалась к костру, к внукам. Она разговаривала с ними нарочно громко — чтобы слышно было соседям:
— Вот, мои дорогие, ваш папа поставит дом вон там, в верхней части сада. А дяди ваши — там, один тоже вверху, другой — чуть пониже. А вообще-то, я бы на их месте строила все дома рядом. Слава богу, места столько, что никто никому мешать не будет. Ну, что, права я, мои родные?
И дети хором кричали: «Права, права, пускай будут рядом, мы тогда будем все вместе играть!»
— Вот и молодцы. Где многолюдно, там и весело, вам и скучать некогда будет.
А соседки, слыша эти слова, говорили:
— Поздравляем тебя, Гюльсафа. Опять собрала вокруг себя внуков. О чем это вы там с таким удовольствием советуетесь?
— Дай бог и вам всегда праздников. Дети приехали — надо посоветоваться, где строить новые дома, как их строить…
Сияло в такие минуты лицо Гюльсафы, и даже не вспоминала она ни про давление, ни про сердце.
— Ах, Кафар, — призналась она однажды, — когда вы приезжаете — я совсем забываю, где у меня сердце.
Гюльсафа советовалась и с соседками. «Хочу, — говорила она, — чтобы Кафар себе двухэтажный дом построил. Я бы тогда могла утром или вечером подниматься на второй этаж, пить на веранде чай, рассказывать моим деткам сказки и смотреть оттуда на двор, на сад. Ведь если смотреть сверху — и двор, и сад видны как на ладони… Хочу, чтобы дом был двухэтажный и чтобы не похож был на все другие».
Когда Кафар слышал все это, он еще острее ощущал свое бессилие, свою беспомощность. Он понимал, что при нынешней своей жизни ничего не сможет сделать, чтобы исполнилась мечта матери, и от этого еще сильнее терзалась мукой его душа. И еще сильнее становился его страх, что мать, как и отец, умрет неожиданно, и тогда несбывшаяся ее мечта ляжет на сердце тяжелым камнем, превратится в вечную рану, которая станет жечь его до самого последнего дня…
