— Если ты еще раз… если ты еще раз произнес сешь это слово… Если ты еще хоть раз сунешься ко мне со своими гнусными поучениями. Задушу вот этими самыми руками. Запомнила?
Он отшвырнул ее к стене, приходя в себя от этого порыва, которого и сам не ожидал, обвел глазами комнату: трясущаяся, прячущаяся за спиной сына Фарида, насмерть перепуганные дети. Он, словно просыпаясь, провел рукой по лицу.
— Так ясно тебе?
— Да, да, ясно, ясно, — торопливо пробормотала Фарида, не выходя, однако, из-за спины сына.
Он вышел на веранду, походил немного взад-вперед, чтобы успокоиться, подумал и достал из холодильника початую бутылку водки. Вообще-то он не пил, но возбуждение его искало хоть какого-то выхода. Он выпил залпом чуть ли не целый стакан, но странное дело — так ничего и не почувствовал, слов-но в стакане была вода… Он нетерпеливо потянулся к бутылке еще раз, и вдруг понял, что этого уже не нужно: вдруг от желудка пошел по всему его телу бодрый жар, вспыхнуло лицо, уши.
Кафар закрылся в своей комнате, рухнул прямо в одежде на кровать и долго лежал так, вспоминая события последних дней.
Фарида, решив, что муж окончательно успокоился, громко заворчала на веранде:
— И всего-то два дня с рабочими, а как будто всю жизнь на стройке! И руки как у работяги стали, и лицо какое-то грубое, и все за два дня, надо же! Что же дальше-то будет?!
Кафар не спустил ей, отозвался из комнаты:
— Давай-давай… Руки грубые, лицо грубое… Просто я за эти дни стал сильнее, поняла? И двух дней оказалось достаточно, чтобы понять, что не весь я еще прогнил, не до конца превратился в тряпку. Оказывается, у меня что в мышцах, что в сердце осталась еще сила…
— Мам, не связывайся с ним, — зашептал выбежавший на веранду Махмуд. — Ты же видишь, он еще злой. А то опять кинется…
— А, пусть твой отец подавится своей злобой, — так же шепотом ответила она сыну. — Это он только с нами сильный, только здесь и чувствует себя мужчиной, раз может издеваться над нами…
И странно: Махмуд вдруг отчего-то почувствовал какую-то радость, гордость за отца Это сначала ему было странно, а теперь, когда все стихло и мать не кричит и не брякает, как обычно, посудой, он вдруг понял, что ему очень по душе этот неожиданный гнев отца. «Вот таким и должен быть мужчина, — думал Махмуд, — а то он всегда уступал ей, даже рот боялся открыть. А слабость недостойна мужчины, она унижает его даже в глазах детей…» Он хотел в какой-то момент пойти и сказать все это отцу… Но потом передумал, решил его не тревожить.
