Настало лето, они были июльскими, мои девчонки Фройляйн и Альбина, и обе не пригласили меня на свои дни рождения. Альбина больше не пела мне песенку и вообще перестала брать в рот. Потом мы обрезинили наш секс, с гондонами он сам сошел на нет. Ушла Альбина. Актриса Светлана умерла от страха. Осень я встретил в одиночестве.
В октябре связался с Фройляйн. Открылся лаз. У Фройляйн задержалась книга, немецкий классик – утонченный повод для свидания. Я проклинаю эту слабость, ненавижу свою шерстяную сущность. Как старый свитер, весь в зацепках, я, бурлак отмерших сношений, тяну гирлянду крючковатых женщин. По нитяным тончайшим пуповинам к ним течет моя привычка. Они – моя во времени растянутая плоть. Когда от перенапряжения рвется нить, я месяцами оплакиваю потерянный и ненавистный выкидыш. Как старый сфинктер, я не умею пресекать и вяло истекаю горькою любовью.
А Фройляйн продолжала встречаться с Алешей. Второй зимою состоялся обмен рогами – время поменяло нас местами, и вышло так, что это я встречаюсь с Фройляйн, а изменяют мне с Алешей. Я намекнул, что надо сделать выбор. Фройляйн отвечала, что выбор состоялся уже давно, два месяца назад. Я успокоился и принял бремя мезальянса, повторяя себе, что слишком хорош для Фройляйн, но оставался с ней и, значит, не настолько был хорош.
Она ждала признания в любви. Используя мгновенья до оргазма, допрашивала, вышибала:
– Ты любишь меня, ну скажи, скажи!
Однажды я сломался, произнес эти слова, а после повторял их по привычке. И с того момента немецкий враг вступил на мою землю. Из божества с нефритовым пенисом я превратился в смертного бой-френда. Фройляйн уверенно освоилась с устною любовью и обнаглела. Через какой-то месяц Фройляйн позволяла себе даже высмеивать мой постельный лепет.
– Я не пойму, что ты бормочешь! – она уже пыталась причинять мне боль. С изящным постоянством она сводила наши разговоры к обсуждению прошлых ее отношений. Казалось, ей доставляло злую радость равнять меня с другими.
Мы были вместе, а Новый год встречали порознь. Я ей наврал, что собираюсь отмечать праздник в кругу семьи, а сам поехал за лучшей долей к новой подруге. Муж задержался на работе и был наказан, потом собрались гости, и вернулся муж и ел отравленные груши. Пришла и та, которой я предназначался, – иначе кто б меня позвал? Подруга коварно говорила мужу – представь, как Ленке будет скучно без кавалера, и думала, что я, конечно же, не посмотрю на Ленку, а я смотрел, но так, чтоб не обиделась подруга. В ее глазах читалось крупным шрифтом – не смей, и я дождался, когда упал последний гость, когда ушла в кровать подруга с мужем, в последний раз взглянув – не смей. И все-таки осмелился.
