«…все-таки решилась написать, поскольку это невозможно носить в себе. Я слишком слабая и слишком люблю тебя, люблю с того самого момента, когда впервые увидела. Я не верила раньше, что это бывает… Впрочем, теперь уже не важно. Ты знаешь, в последнее время я заметила, что в моих глазах поселились ужас и отчаяние, я вижу их в зеркале даже в минуты пьяного веселья, кстати, участившегося. Да, да, мой родной, могу винить во всем этом только мою любовь к тебе. Она отнюдь не созидательна, она разъедает меня изнутри, не оставляя никаких душевных сил. Я решилась убить эту любовь. Я верю, что выдержу.
Отлично понимаю всю пошлость и глупость своего письма как такового, но у меня нет сил сказать это тебе в лицо.
Также не устою перед соблазном использовать в свое оправдание аргументы об уязвленном самолюбии. Поверь, мужчины, окружающие меня, которым я нравлюсь (а их немало), несмотря на мое почти семейное положение, получая десятую долю моего внимания, уделяемого тебе, были бы если не счастливы, то хотя бы польщены, а ты… Прости за невольный упрек. Что они все в сравнении с тобой!
Я на себе почувствовала фразу, вырванную из какой-то книги: когда ты доверчиво отдашь себя в чьи-то руки, то кладешь начало своему проигрышу…
Никогда я так стремительно не падала. Помнишь, ты как-то сказал, что если у тебя сложится с Москвой, я смогу приезжать к тебе. Зачем?! Я не нужна тебе и здесь. От всей души желаю тебе счастья, верю в тебя, люблю тебя. Касаемо каких-то материальных штук, в частности, словарь синонимов, – передай их Альбине, когда она зайдет к тебе».
Словарь она забрала сама перед вручением письма. Меня расстроила такая чисто немецкая практичность. Увы, Татьяной и не пахло. В любовных строчках воспалились канцелярские аппендиксы «как таковые», «в частности», «касаемо». И неожиданно послышался гул самолета, рев штурмовой машины с черным крестом на фюзеляже, сизый штопор дыма, и Фройляйн, облаченная в комбинезон люфтваффе, кричала: «Никогда я так стремительно не падала!»
Теперь, спустя почти два года, я мну листок, зачитанный до серых швов на сгибах, и плачу круглыми бильярдными слезами.
Фройляйн позвонила в тот же вечер, сказала, если я не приеду, она примет таблетки. Я не приехал к ней, она не приняла таблеток. Она сдалась и отдалилась от меня, не быстро – в несколько недель.
Альбина вдруг сказала, что Алеша застукал Фройляйн с парнем, неким мышьячным отравителем из эпидемконторы. Крысолов увлек измученную Фройляйн. Альбинушка, подъездная кума, смеялась, я тоже хохотал. Извечный бытовой конфуз. В одно не верилось – возможно ли, что чувства ко мне такой недолговечный, скоропортящийся продукт.
